А. И. Герцен и его «Колокол»
Перед нами — небольшого формата газета на восьми тонких страницах. В верху первой страницы: КОЛОКОЛ, прибавочные листы к «Полярной звезде».
В 1855 г. в книжных магазинах Западной Европы и нелегально в России впервые появились толстые сборники, на обложках которых значилось: Полярная звезда. Издание Вольной русской типографии, Лондон.
Название было вызовом. Тридцатью годами раньше Рылеев и Бестужев издавали свою «Полярную звезду». Много лет спустя дело декабристов продолжалось. Об этом говорили и портреты пяти казненных на заглавном листе, и все содержание «Полярной звезды»: отрывки из герценовского «Былого и дум» помещались рядом с запрещенными стихами Пушкина и письмом Белинского к Гоголю.
В Лондон к изгнаннику — революционному эмигранту Александру Герцену приехал его друг и единомышленник Николай Огарев. Друзья не виделись десять лет.
Огарев, привезший с собой русские чувства и настроения 1856 г., подтвердил мысль, уже возникшую у Герцена: «Полярная звезда» выходит слишком редко. Между тем события в России несутся быстро, их надобно ловить на лету, обсуживать тотчас».
Огарев сказал Герцену: «Нам нужно бы издавать правильно журнал, хоть в две недели, хоть в месяц раз; мы бы излагали свои взгляды, желания для России и прочее».
1 июля 1857 г. вышел первый номер «Колокола». В названии герценовской газеты слышатся отзвуки революционного набата и шиллеровская «Песнь о колоколе» : «Свободны колокола звуки...»
Под звонким заглавием звучный латинский эпиграф: Vivos voco! — Живых зову!..
Это из эпиграфа к шиллеровской «Песни о колоколе» .
Кто живые? Герцен отвечает: «Это те рассеянные по всей России люди мысли, люди добра всех сословий, мужчины и женщины, студенты и офицеры, которые краснеют и плачут, думая о крепостном состоянии, о бесправии в суде, о своеволии полиции, которые пламенно хотят гласности, которые с сочувствием читают нас».
— Зову живых! — это боевой клич газеты в сражении с двумя главными противниками — крепостничеством и самодержавием.
«Колокол» — газета битвы, не им начатой и не при нем завершенной.
О чем же пишет газета? Об освобождений крестьян и положении печати, о политике Александра II и телесных наказаниях, о царских министрах и Польше, о генералах и дипломатах, о социализме и новых подпольных изданиях, о прошлых восстаниях и будущей революции. И все это служит той борьбе, которую Герцен и Огарев ведут в союзе с демократическими силами в самой России.
В России подготавливалась отмена крепостного права, но ни один журнал не мог открыто выступить в защиту интересов крестьян. Только Герцен на страницах вольного «Колокола» постоянно воюет против крепостного права и обсуждает коренные вопросы освобождения: о крестьянских наделах и должны ли крестьяне платить за них выкуп, о правах бывших крепостных после освобождения...
Из России ежегодно отправлялось за рубеж много людей. Немало русских, посещавших Лондон, считали своим долгом побывать у Герцена. Некоторые даже специально путешествовали, чтобы пожать руку легендарному Искандеру (псевдоним Герцена). «Кто только не перебывал, — вспоминает один из сотрудников Герцена. — Бывали губернаторы, генералы, купцы, литераторы, дамы, старики, старухи, бывали студенты — точно панорама какая-то проходила перед нами, точно водопад лился, и это не считая тех, с которыми Герцен видался с глазу на глаз...»
С приветом от товарищей заходят офицеры с русского корабля. Заезжий студент привозит подпольные стихи, рассказывает, как на университетском банкете подняли тост за отсутствующих студентов Московского университета и как все догадались, что речь идет о Герцене и Огареве.
Часто наезжает И. С. Тургенев. Среди гостей Герцена и Огарева — Н. Г. Чернышевский и Л. Н. Толстой, А. Н. Островский и Ф. М. Достоевский, В. В. Стасов и Н. Г. Рубинштейн... Впрочем, имен многих посетителей мы не знаем. В доме Герцена отлично понимали, что тайная полиция царя имеет уши даже в Лондоне. Поэтому имена гостей, как правило, не назывались.
«Нам пишут» — так начинались многие статьи и заметки «Колокола». Писали отовсюду. Французский писатель Виктор Гюго и знаменитый итальянский революционер Гарибальди, революционеры польские и венгерские, но больше всех, конечно, писали из России — от столиц до медвежьих углов. «Какие письма приходят иногда, — говорит Герцен Тургеневу, — ...из Казани, из Оренбурга...»
Не так просто было переправить сведения в «Колокол». Конверт с адресом «Лондон, Герцену» мог стать путевкой в Сибирь. И все же секретнейшие материалы попадали в «Колокол» из губернских канцелярий, министерств, царского дворца. Рязанский губернатор с «возом розог» отправляется «вразумлять» непокорную деревню — «Колокол» печатает подробнейший отчет о всей операции. «В Тамбовской губернии, — сообщалось в другом номере, — крепостной человек убил своего помещика, вступившись за честь своей невесты. И превосходно сделал, прибавим мы».
Царь созывает тайное заседание Государственного совета по крестьянскому делу. Присутствуют только крупнейшие сановники, протокол не ведется. Однако через две недели в «Колоколе» появляется полный отчет!
Через полгода арестовали журналиста Эраста Перцова и в его бумагах нашли черновик того же отчета. Брат Э. Перцова был крупным чиновником в министерстве внутренних дел. Вероятно, он добыл сведения у еще более высокой персоны. Однако власти так и не докопались до истины.
Государственный бюджет тогда не сообщался народу. «Колокол» помещает его полностью и за 1859 и за 1860 гг.!
Одним из самых реакционных министров, тормозивших даже умеренные реформы, был граф В. Панин. Из номера в номер Герцен «беседует» с ним и о нем, находчиво обыгрывая и очень длинный рост, и различные недостатки графа. «Обращаемся снова к вам, продолжительный в пространстве и во времени министр юстиции! Дайте нам право забыть вас... Гумбольдт умер, Закревский уволен — решайтесь поскорее на то или другое. Вы, вредный человек, вспомните, что и вы обязаны для России что-нибудь сделать!» Граф ворует много и безнаказанно. «Колокол» получил подробности и рассказывает о них читателю.
Н. П. Огарев (слева) и А. И. Герцен. Фотография 1860 г.
Но и «Колокола» не хватает: целый выпуск приложения «Под суд» заполняется панинской карьерой. «Колокол» лишь добавляет: «Безнаказанность воров, поставленных так высоко, что их, как адмиралтейский шпиль, видно отовсюду, — служит особенным поощрением маленьким воришкам».
Почти в каждом номере журнала вырастает среди двух вопросительных знаков знаменитое герценовское: «Правда ли?» «Правда ли, — спрашивал Колокол», — что дело о грабежах, открытых во время Крымской кампании, замяли, потому что между ворами нашлись сильные армии сей?»
«Правда ли, что академик Вассин бьет учеников Академии художеств? Правда ли (если это правда), что ученики его еще не поколотили?» К иным обращаются прямо: «Эй ты, фельетонист! Мы читали в «Московских ведомостях», что ты в какой-то русской газете упрекал учителей воскресных школ, что они говорят ученикам «Вы». Сообщи, братец, нам твою статью, название газеты и твое прозвище, ты нас этим одолжишь».
Трудно представить объем громадной работы издателей «Колокола». А ведь Вольная типография выпускала не только газету, но и другие периодические издания: «Полярную звезду», сборники «Голоса из России», книги.
«Колокол» на первом месте. Его ждут. Он должен выйти вовремя. Сначала раз в месяц, потом два, в наиболее горячее время — еженедельно. Надо успеть еще прочесть массу русских и иностранных журналов и газет.
На столе Герцена лежит недописанная глава «Былого и дум», у Огарева — незаконченное стихотворение.
Нет времени. Но их работа — это настоящее дело, о котором они мечтали в юности.
«Борьба — моя поэзия», — признавался Герцен. Из двух с лишним тысяч статей и заметок, появившихся в «Колоколе» за десять лет, он написал больше тысячи. Даже легкое прикосновение его пера к письму или документу, пришедшему из России, придает «соль», заостряет мысль.
Нелегким был путь номера «Колокола» в Россию. Свежий номер «Колокола» приближался к русской границе. С другой стороны к той же границе несутся циркуляры, указания, распоряжения таможням, пограничным кордонам, цензуре.
«Кто сильнее — власть или мысль?» — спрашивает Герцен.
К русской границе с турецкой стороны подъезжают возы дров. Под поленьями притаились экземпляры «Колокола» и «Полярной звезды».
Одесса. Южный порт России. Ночью в условленные места привозят табак, ткани, вина и листы «Колокола». В Одессе достаточно людей, могущих не только переслать, но и прочесть «Колокол». Связь налажена. Герцена извещают: «О закрытии для «Колокола» одесского порта не беспокойтесь — ничего не сделают».
Петербургские таможенники просматривают прибывшие иностранные книги. 200 экземпляров басен Лафонтена подозрения не вызывают. Один том бегло просматривается, остальные пропускаются без осмотра, а в них — почти все листы вставные — герценовские. Было немало и других каналов, по которым «Колокол» попадал в Россию.
Полиция неожиданно налетает на книжные лавки, ищет. Один московский книготорговец охотно объясняет, что сочинения Искандера бывают редко и за большие деньги молниеносно распродаются избранным лицам.
Петербург, конечно, главный потребитель «Колокола». Через каких-нибудь две недели после отправки газета попадает прямо в столицу. Здесь особенно много друзей, направляющих затем «Колокол» в разные места России. На нижегородской ярмарке, пока полиция хватилась, успели распродать сотни журналов и книжек Вольной типографии. Московские студенты, получив «Колокол», принимаются за его перепечатку. Воронежские читатели, добыв экземпляр «Колокола», сделали с него несколько рукописных копий и распространяют их по городу, приписав несколько эпизодов о злоупотреблении местной власти.
«Колокол» гремел десять лет — и каких! Сначала средь бурь невиданного прежде общественного подъема 1857 — 1862 гг., когда каждый горячий год стоит десяти «спокойных» (см. ст. «Современник». Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов»); затем в горькие времена террора, расправы, когда ушли на эшафот, каторгу наиболее смелые революционеры России и Польши, главные корреспонденты и читатели «Колокола» (см. ст. «Восстание 1863 года в Польше, Литве и Белоруссии»). Наконец, в годы затишья, безвременья — перед новыми общественными битвами, когда Россия, казалось, спала, а многие, прежде рукоплескавшие Искандеру, испугались, отдалились, примирились с властью. Вместо нескольких тысяч номеров газеты, распространявшихся в дни подъема (число по тем временам огромное), теперь расходилось лишь несколько сотен. Герцен и Огарев не сдаются, в 1865 г. переносят издание в Женеву, поближе к России и революционной эмиграции, сосредоточенной тогда в Швейцарии. И все же весной 1867 г. принимается решение приостановить журнал.
1 июля 1867 г., ровно через десять лет после первого лондонского номера, вышел на 16 страницах прощальный 244/245 номер «Колокола». «Сегодняшним листом заключается наше десятилетие, — говорилось в передовой, подписанной Герценом и Огаревым. — Десять лет! Мы их выдержали и, главное, выдержали пять последних, они были тяжелы».
Герцен и Огарев ждали новых революционных событий в России и Европе, чтобы снова ударить в «Колокол». Но они не дожили.
«Колокол» ушел, оставив огромный мыслительный капитал в головах и душах современников и — будущим поколениям. Сотни вопросов, им поднятых, оставались; сотни мыслей и решений, им предлагаемых, были верны, а ошибки — важны, ибо в них мучительные поиски истины, без которых не существует истины найденной. А. М. Горький писал: «Герцен представляет собой целую область, страну, изумительно богатую мыслями».
Герценом было сделано великое открытие: свободное и звучащее русское слово — громадная сила. Открытие было не забыто и развито следующими революционными поколениями.
«Герцен, — писал В. И. Ленин, — создал вольную русскую прессу за границей — в этом его великая заслуга. «Полярная звезда» подняла традицию декабристов. «Колокол» (1857 — 1867) встал горой за освобождение крестьян. Рабье молчание было нарушено».