Культурологическая проблематика в работе Л.Н.Гумилева Этногенез и биосфера Земли
Санкт-Петербургский Государственный Университет Телекоммуникаций им. проф.
М.А. Бонч-Бруевича.
Курсовая работа
Культурологическая проблематика
в работе Л.Н. Гумилева
«Этногенез и биосфера Земли».
Выполнил: студент I курса ГФ
группы СР-01 Носов М.А.
Проверила: Колосова И.А.
Санкт-Петербург 2001 г.
Введение
Биосфера Земли – это одна из оболочек планеты. Люди входят в состав
биосферы, но они столь разнообразны, что рассматривать их как целостность
– антропосферу – не конструктивно. Человечество как биологическая форма –
это единый вид с огромным количеством вариаций, распространившийся в
послеледниковую эпоху по всей поверхности земного шара. Фактически вся
Земля – обиталище человека. За период своего существования вид homo sapiens
неоднократно и постоянно модифицировал свое распространение на поверхности
Земли, но подобно любому другому виду, стремился освоить возможно большее
пространство. В отличие от большинства млекопитающих homo sapiens нельзя
назвать ни стадным, ни индивидуальным животным. Человек существует в
коллективе, который, в зависимости от угла зрения, может рассматриваться то
как общество, то как народность. Вернее сказать, каждый человек является и
членом общества, и представителем народности (этноса).
В своей работе я попробую продемонстрировать гумилевскую трактовку
понятия «этнос» и выяснить причины различия этносов между собой. Кроме
того, проследив фазы возникновения, изменения и исчезновения некоторых
этносов, я обозначу роль этноса в жизни человека и объясню суть процесса
этногенеза.
Что такое этнос?
Условимся о значении терминов. Греческое слово «этнос» имеет в словаре
много значений, из которых мы выбрали одно: «вид, порода», подразумевается
– людей. Для постановки темы не имеет смысла выделять такие понятия, как
племя или нация, потому что нас интересует тот член, который можно вынести
за скобки; иными словами – то общее, что имеется и среди англичан и среди
масаев, и у древних греков и у современных цыган. И Гумилев находит этот
член. Это свойство вида Homo sapiens группироваться так, чтобы можно было
противопоставить себя и «своих» (иногда близких, а часто довольно далеких)
всему остальному миру. Это выделение характерно для всех эпох и стран:
эллины и варвары; китайцы (люди Срединного государства) и ху (варварская
периферия); арабы-мусульмане во времена первых халифов и «неверные»;
европейцы католики в средние века и нечестивые (в том числе греки и
русские); «православные» (в ту же эпоху) и «нехристи», включая католиков;
туареги и нетуареги; цыгане и все остальные и т.д. Явление такого
противопоставления универсально, что указывает на его глубокую подоснову,
сущность которой нам предстоит вскрыть. Это поможет построить этническую
историю человечества, как уже построены социальная, культурная,
политическая, религиозная и многие другие. Разработка же этнической истории
имеет немалое практическое значение, так как на примере минувшего помогает
вернее разобраться в стихийном развитии антропосферы, а также в
межэтнических коллизиях, которые возникают и, вероятно, еще долго будут
возникать. Поэтому наша задача заключается прежде всего в том, чтобы
уловить принцип и механизм процесса.
Попробуем раскрыть природу зримого проявления наличия этносов –
противопоставления себя всем остальным: «мы» и «не мы». Что рождает и
питает это противопоставление?
Не единство языка, ибо есть много двуязычных и трехъязычных этносов и,
наоборот, разных этносов, говорящих на одном языке. Так, французы говорят
на четырех языках: французском, кельтском (бретонцы), баскском и
провансальском, причем это не мешает их этническому единству. Известно, что
наполеоновский маршал Мюрат или исторический д'Артаньян были гасконцами, а
поэт Шатобриан – кельтом. С другой стороны, мексиканцы или боливийцы
говорят по-испански, но они не испанцы; янки говорят по-английски, но они
не англичане. На арабском языке говорит несколько разных народов.
Итак, хотя в известных случаях язык может служить индикатором
этнической общности, не он ее причина. То же самое можно сказать про
культуру, идеологию, экономические связи и даже про общность происхождения,
которая никогда не бывает монолитной. «Каждый этнос когда-то возник из
сочетания двух и более составляющих компонентов, которые, сливаясь,
образуют целостность, но с определенной внутренней структурой»(1).
Этнографические и языковые особенности не мешали вандейским кельтам
сражаться во времена французской революции за бурбонские лилии, причем
вместе выступали полудикие бретонцы и вполне просвещенные обитатели низов
Луары. Гасконские бароны добивались маршальских жезлов в армии французских
королей, и тем в голову не приходило, что они используют услуги
иноплеменников: очевидно, этнические связи мощнее языковых.
Каждый этнос имеет свою собственную внутреннюю, практически
неповторимую структуру и стереотип поведения. У живущих, вернее,
развивающихся этносов то и другое находится в динамическом состоянии, т.е.
меняется от поколения к поколению, у реликтовых – стабилизировано в том
смысле, что новое поколение воспроизводит жизненный цикл предшествовавшего,
но об этой стороне дела речь пойдет ниже, а пока уточним смысл предложенных
понятий.
Внутренняя структура этноса, по определению Гумилева, – это строго
определенная норма отношений между коллективом и индивидом и индивидов
между собой(2). Эта норма негласно существует во всех областях жизни и
быта, воспринимаясь в данном этносе и в каждую отдельную эпоху как
единственно возможный способ общежития. Поэтому для членов этноса она не
тягостна, так как она для них незаметна. И наоборот, соприкасаясь с иной
нормой поведения в другом этносе, каждый член первого этноса удивляется,
теряется и пытается рассказать своим соплеменникам о чудачествах другого
народа.
Древний афинянин, побывав в Ольвии, с негодованием рассказывал, что
скифы не имеют домов, а во время своих праздников напиваются до
бесчувствия. Скифы же, наблюдая вакхические пляски греков, чувствовали
такое омерзение, что однажды, увидев своего царя, гостившего в Ольвии, в
венке и с тирсом в руках в процессии ликующих эллинов, убили его. Иудеи
ненавидели римлян за то, что те ели свинину, а римляне считали
противоестественным обычай обрезания. Рыцари, захватившие Палестину,
возмущались арабским обычаем многоженства, а арабы считали проявлением
бесстыдства незакрытые лица французских дам.
Подобных примеров можно привести любое количество, в том числе и в
отношении комплексных нормативов поведения, поддерживающих внутриэтническую
структуру. В аспекте гуманитарных наук описанное явление известно как
традиция и модификация социальных взаимоотношений, а в плане наук
естественных оно столь же закономерно трактуется, как стереотип поведения,
варьирующий в локальных зонах и внутривидовых популяциях. Второй аспект
хотя и непривычен, но, как мы увидим ниже, плодотворен.
Казалось бы, традиция ни в коем случае не может быть отнесена к
биологии, однако механизм взаимодействия между поколениями вскрыт проф.
М.Е.Лобашевым (Ленинград), именно путем изучения животных, у которых он
обнаружил процессы «сигнальной наследственности», что просто-напросто
другое название традиции. По М.Е.Лобашеву, индивидуальное приспособление
совершается с помощью механизма условного рефлекса, что обеспечивает
животному активный выбор оптимальных условий для жизни и самозащиты. Эти
условные рефлексы передаются в процессе воспитания родителями детям или
старшими членами стада – младшим, благодаря чему стереотип поведения
является высшей формой адаптации. Это явление у человека именуется
«преемственностью цивилизации», которую обеспечивает «сигнал сигналов» –
речь. С точки зрения этологии, науки о поведении – навыки быта, приемы
мысли, восприятие предметов искусства, обращение со старшими и отношения
между полами, – все это условные рефлексы, обеспечивающие наилучшее
приспособление к среде и передающиеся путем сигнальной наследственности. В
сочетании с эндогамией традиция создает устойчивость этнического
коллектива, в пределе превращающегося в изолят.
Этносы-изоляты возникают на глазах историка. Таковы исландцы – потомки
викингов, заселивших остров в IX в. и всего за триста лет утерявших
воинский дух своих предков. Потомки норвежских, датских и шведских удальцов
и рабынь, захваченных в Ирландии, уже в XI в. составили небольшой, но
самостоятельный этнос, хранящий традиции старины и брачующийся в пределах
своего острова.
Это пример яркий, но ведь есть сколько угодно градаций традиционности,
и если расположить все известные нам этносы по степени убывающей
консервативности, то окажется, что нуля, т.е. отсутствия традиции, не
достиг ни один этнос, ибо тогда бы он просто перестал существовать,
растворившись среди соседей. Это последнее, хотя и наблюдается время от
времени, никогда не бывает плодом целенаправленных усилий самого
этнического коллектива, потому что видовое самоубийство противно
врожденному инстинкту самосохранения. И тем не менее этносы гибнут. Значит,
существуют деструктивные факторы, из-за которых это происходит. К их числу
относятся не только посторонние воздействия (завоевания), но и
внутриэтнические процессы, о которых мы скажем ниже.
Социальные и этнические процессы различны по своей природе. Теорией
исторического материализма установлено, что спонтанное общественное
развитие непрерывно, глобально, в целом – прогрессивно, тогда как
этническое – дискретно, волнообразно и локально. Совпадения между
общественными и этническими ритмами случайны, хотя именно эти совпадения
бросаются в глаза при поверхностном наблюдении, так как интерференция
всегда усиливает эффект. Яркий пример этого – распад западной части Римской
империи и одновременно исчезновение древнеримского этноса.
Но ведь этносы в не меньшем числе возникают. Если бы этого не
происходило, естественный отбор давным-давно, еще в эпоху верхнего
палеолита, сгладил бы этнические различия и свел все многообразие
человечества вначале к крайне небольшому числу этносов, а затем вообще
привел бы к исчезновению человечества, ибо последнее состоит из этносов, а
они смертны. Возникает интереснейший вопрос: что же служит причиной
возникновения новых этносов?
Этнос и ландшафт
Взаимодействие человека с природой в разные века и в разных
географических регионах, например на берегах Средиземного моря, в джунглях
Мату-Гросу и в степях Украины, будет совершенно различным. Следовательно,
непосредственно на человеческий организм и на любой человеческий коллектив
влияет не Земля, а определенный ландшафт. С другой стороны, люди за
последние несколько тысяч лет видоизменили почти всю поверхность суши, но
египтяне, монголы, арауканы и шведы делали это настолько по-разному, что
конструктивнее рассматривать влияние на природу со стороны отдельных
этносов, нежели человечества в целом. Поэтому мы будем рассматривать
природу как многообразие ландшафтов, человечество как мозаику этносов, а их
взаимодействие и его результаты – как этнографию и палеогеографию
исторического периода.
Географический ландшафт воздействует на организмы принудительно,
заставляя все особи варьировать в определенном направлении, насколько это
допускает организация вида. Тундра, лес, степь, пустыня, горы, водная
среда, жизнь на островах и т.д. – все это, образно говоря, накладывает
особый отпечаток на организм. Те виды, которые не в состоянии
приспособиться, должны переселиться в другой географический ландшафт или
вымереть. Это положение равным образом относится и к этносам, которые
непосредственно и тесно связаны с природой через свою хозяйственную
деятельность. Этнос приспособляется к определенному ландшафту в момент
своего сложения. В последующее время, при переселении или расселении, этнос
ищет себе область, похожую на ту, в которой данный этнос сложился. Так,
угры расселялись преимущественно по лесам; тюрки и монголы – по степям;
русские, осваивая Сибирь, заселяли прежде всего лесостепную полосу и берега
рек; англичане колонизовали земли с более умеренным климатом (Канада, Новая
Зеландия и т.д.), чем испанцы (Южная Америка). Исключения из правила
встречаются, но только в пределах законного допуска.
Большинство племен и народностей древности и средневековья вписывалось
в ландшафт, не пытаясь его изменить. Таковы все охотники, рыболовы,
скотоводы и собиратели, а также часть земледельческих племен, не
применяющих искусственного орошения. Исключение составляли народы,
практиковавшие интенсивное земледелие: египтяне, шумеры, древние иранцы,
индусы и китайцы, которые приспосабливали ландшафт к своим потребностям.
Воздействие на природу определяется характером, а не степенью развития
культуры. Древние греки и арабы вели экстенсивное хозяйство, подобно
тюркам, монголам, индейцам или полинезийцам, однако культура греков не
уступает египетской, а арабов – иранской, хотя египтяне и древние персы
практиковали, в отличие от греков и арабов, интенсивное земледелие.
На протяжении последних пяти тысяч лет антропогенные изменения
ландшафта возникали неоднократно, но с разной интенсивностью и всегда в
пределах определенных регионов. При сопоставлении с историей человечества
устанавливается четкая связь между антропогенными изменениями природы, как
творческими, так и хищническими, и эпохами этногенеза (становления новых
этносов), или этнических миграций. При этом стадия общественного развития,
как правило, не играла существенной роли. Решала этническая, а не
социальная принадлежность.
Связь сложившихся этносов с вмещающими их ландшафтами проявляется в
приспособлении этнического коллектива и его хозяйственной деятельности к
определенным условиям. С течением времени соотношение этнос/ландшафт
становится оптимальным для того и другого. Это означает, что устойчивый
ландшафт стабилизирует этнос, и причин для создания нового этноса не
возникает. Выходит, процесс этногенеза должен прекратиться? Если же
ландшафт меняется вследствие резких климатических изменений, то этнос,
теряя привычные условия, нищает, численность его сокращается, и возможно
либо вымирание, либо миграция в поисках привычных условий. Но ни в том ни в
другом случае причин для создания нового этноса нет.
И Гумилев делает важное замечание: «Процессы этногенеза возникают без
участия климатических изменений, но, исследуя исторически зафиксированные
моменты начальных точек этногенетических процессов, мы констатируем, что
они происходят на определенных участках поверхности Земли. Некоторые
удобные для жизни территории никогда не являлись родиной народов, хотя
этносы уже сложившиеся заселяют их и достигают процветания»(3).
Одноландшафтные территории, например, сибирская тайга (исключая
азональные речные долины), внутренняя часть Австралии, саванны, тропические
леса и т.п., никогда не были местом возникновения этносов. И, наоборот,
разнообразие сочетаний ландшафтов на западноевропейском полуострове
Евразийского континента столь благоприятно для этногенеза, что там возникло
ошибочное представление, будто происхождение новых народов – дело обычное.
На самом же деле благоприятные географические условия, при которых только и
может начаться процесс, являются на поверхности земного шара скорее
исключением, хотя и встречаются во всех частях света. Проверим наш тезис на
конкретном материале.
Ближний Восток – сочетание моря, гор, степей, горных лесов, пустынь и
речных долин. Там новые этнические комбинации возникали часто, за
исключением нагорий Закавказья, где природные условия скорее подходят для
возникновения изолятов. Курды, например, отстояли свою этническую
самобытность и от персов, и от греков, и от римлян, и от арабов, и даже от
турок-османов. Китайский народ сложился на берегах Хуанхэ в условиях
сочетания речного, горного, лесного и степного ландшафтов, а однообразные
джунгли южнее Янцзы китайцы освоили только в I тыс. н.э. Однако,
переселившись на юг и смешавшись с местным населением, древние китайцы
превратились в современный южно-китайский этнос, отличающийся и от своих
предков и от северных китайцев, смешавшихся в долине Хуанхэ с хуннами.
Индия в ландшафтном отношении беднее Европы, и поэтому процессы
этногенеза проходили там медленно. Два крупных народа сформировались в
западной части Индии: раджпуты (около VIII в.) и сикхи (XVI - XVIII вв.).
Казалось бы, что пустыни Раджастана и Синда гораздо менее благоприятны для
человека, чем плодородная, покрытая в то время лесами долина Ганга. Однако
в Синде отчетливо выражено сочетание пустынь и тропической растительности в
долине Инда, а в Раджастане – пустынь, степей и горных лесов. Расцвета
культура достигла во внутренней Индии, но образование новых народов связано
с пограничными областями.
В Северной Америке бескрайние леса и прерии не создают благоприятных
условий для этногенеза. Однако на изрезанной береговой линии Великих озер в
XV в. возник ирокезский союз пяти племен. Это было новое этническое
образование, не совпадающее с прежним, так как в состав ирокезов не вошли
гуроны, родственные им по крови и языку. На берегах Тихого океана южнее
Аляски, там, где скалистые острова служат лежбищем моржей и тюленей и море
кормит береговых жителей, алеуты и тлинкиты создали оригинальное общество с
патриархальным рабством (и даже работорговлей), резко отличное от соседних
охотничьих племен и по языку и по обычаям. Итак, однородный по ландшафтам
регион стабилизирует обитающие в нем этносы, разнородный – стимулирует
изменения, ведущие к появлению новых этнических образований.
Но тут возникает вопрос: является ли сочетание ландшафтов причиной
этногенеза или только благоприятствует ему? Если бы причина возникновения
новых народов лежала в географических условиях, то они, как постоянно
действующие, вызывали бы народообразование постоянно, а этого нет.
«Следовательно, этногенез, хотя и обусловливается географическими
условиями, но происходит по другим причинам, для вскрытия которых
приходится обратиться к истории»(4).
Оказывается, искусственные ландшафты ведут себя так же, как
естественные, – в смысле воздействия на этнос. Так, иногда коллектив
предпринимает титаническую работу по перестройке природы согласно тем
требованиям, которые он к ней предъявляет. Эта задача бывает сложнее, чем
покорение соседей, но, выполнив ее, коллектив, спаянный общим делом,
превращается в этнос, живущий за счет привычного ландшафта и лишь
поддерживающий его. Если же этнос приходит в упадок в результате неудачных
войн или социальных кризисов, вместе с ним гибнет лишенный поддержки
созданный им ландшафт. Так было в Северном Китае, в Месопотамии, в Юкатане
при культуре майя и в Древнем Египте. Но эти преобразования происходили
лишь тогда, когда этносы из этно-ландшафтного равновесия переходили в
«динамическое состояние», т.е. совершали походы на соседей, воздвигали
гигантские сооружения, создавали мифы и новые традиции, а новые традиции,
по мнению Гумилева, всегда знаменуют перегруппировку людей в новые этносы.
Египтяне перестроили долину Нила в IV тыс. до н.э., затем долго
поддерживали ее искусственный ландшафт, не внося принципиальных изменений.
В эпоху XII династии, в XIX в. до н.э., возник новый тур преобразования
природы: был создан Фаюмский оазис и одновременно возник новый египетский
этнос, относящийся к древнему так же, как итальянцы относятся к римлянам.
Потом этносы в долине Нила почему-то не возникали, а пришельцы захватывали
ее с легкостью, удивлявшей их самих.
Иногда воздействие возникающего этноса на ландшафт бывает
малозаметным, потому что сводится к эксплуатации. природных богатств, но и
тут биологическое равновесие региона нарушается. Ахейцы привели с собою в
Пелопоннес коз, пожравших дотоле пышную растительность, что уже в V в.
вызвало эрозию почв в Аттике; полинезийцы истребили в Новой Зеландии птицу
моа; европейские колонисты в Северной Америке развели лошадей и уничтожили
бизонов и т.д. «Иначе говоря, антропогенное воздействие на ландшафт можно
рассматривать как адаптацию новой популяции, находящейся в динамическом
состоянии, т.е. слагающуюся в этнос. А полностью сложившиеся этносы
вписываются в ландшафт настолько, что не могут и не хотят приспособляться к
иным природным условиям»(5).
С этой точки зрения легко объяснимы различия между этносами,
находящимися в состоянии равновесия с ландшафтом: предки того или другого
реликтового этноса в свое время приспособили место обитания к своим
потребностям, а затем, утратив силу инерции первоначального толчка, вошли в
биоценоз населяемого ими региона. Соседний этнос сделал то же самое, но,
так как полного совпадения быть не может, он сделал это несколько по-
другому, в результате чего его потомки живут иным способом. Так
сосуществовали в одних и тех же природных условиях племена охотников и
рыболовов, земледельцев и кочевых скотоводов. Например, на юго-западе США
(штат Нью-Мексико) бок о бок жили индейские племена земледельцев пуэбло и
охотников навахов (группа нагуа). В этом районе Кордильеры спускаются в
прерию отрогами, и на стыке гор, горных лесов и прерий образовались,
очевидно, в разное время, два народа. Их различия – результат
разновременности возникновения и разной исторической судьбы.
Итак, общий признак для динамического состояния любого этноса –
способность возникшей популяции к так называемым «сверхнапряжениям» (tour
de force), которые проявляются либо в преобразовании природы, либо в
миграциях, тоже связанных с изменением ландшафта на вновь освоенных
территориях, либо в повышенной интеллектуальной, военной, организационно-
государственной, торговой и т.п. деятельности. Почти все известные нам
этносы сгруппированы в своеобразные конструкции – «культуры», или
«суперэтнические целостности». Первоначально этнос занимает район, в
котором он появился и соседствует, не всегда мирно, со своими
«сверстниками». Затем, набрав силу, он мигрирует, оставив на родине часть
своего состава. При этом он обязательно теряет изрядную долю
первоначального запаса энергии. Некоторые этнические группы гибнут, а
другие, попав в изоляцию от мощных соседей, превращаются в изолированные,
реликтовые этносы, у которых нет ни прироста населения, ни саморазвития
общественного бытия, а модификации происходят только при воздействии
соседей.
«Следовательно, этногенез можно понять как множество процессов
этногенезов в тех или иных регионах»(6). Ритмичности в описанном феномене
нет. Это указывает, что здесь наблюдается не явление саморазвития, а
влияние экзогенных факторов, своего рода толчков, после которых инерция
постепенно затухает. Для спонтанного общественного развития по спирали
этносфера и этногенез являются фоном. Причину же, вызывающую образование
этносов, можно обнаружить, только проанализировав историю человечества в
этническом аспекте.
Четыре фазы этногенеза
Оглядываясь на историю, мы не можем не отметить, что из народов,
процветавших 5 тыс. лет тому назад, не осталось ни одного; из тех, кто
творил великие дела за 2 тыс. лет до нас, уцелели лишь жалкие осколки
немногих; те же, кто существовал в Х в., по большей части еще живут, хотя
и весьма изменившись. Надо думать, что и в дальнейшем этносы будут
появляться и исчезать. Как и почему это происходит – центральная проблема
этногенеза.
Наша задача сводится к тому, чтобы уловить механизм становления этноса
и проследить его эволюцию, вплоть до полного исчезновения или перехода в
стабильные реликтовые формы. Это можно сделать, изучая только законченные
процессы, т.е. обратившись к истории, например к этногенезу римского
народа, византийцев, древних турок. Отметим, что и у других народов
закономерность процесса этногенеза была принципиально такой же, разумеется,
с учетом локальных особенностей. Но проанализировать всю этническую историю
в работе невозможно, да и не нужно. Достаточно нескольких примеров.
Согласно преданию, Рим был основан в 754 г. до н.э. группой беглецов
из разных племен, объединившихся для совместной жизни на Семи холмах.
Первый период, до 510 г. до н.э., это поселение находилось, по-видимому,
под верховной властью этрусских царей, а после составляло самостоятельную
республику (полис). Поэтому целесообразно принимать за исходную дату
этногенеза именно 510 г. до н.э., когда интересующий нас этнический
коллектив впервые заявил о своем самостоятельном существовании и
самоопределился. Вначале он состоял из двух этнических компонентов –
патрициев (латинян) и плебеев (этрусков), с течением времени образовавших
три сословия: патрицианско-плебейский нобилитет, плебейское всадничество
(богатые люди) и римский народ, состоявший из обедневших патрициев и
плебеев. Новый этнос рядом удачных войн подчинил себе сначала окрестные
города Лациума, а затем всю Среднюю Италию, часть населения которой была
истреблена, а часть превращена в «союзников», т.е. в неравноправных членов
сложившегося римского этноса (III в. до н.э.). Назовем этот период фазой
исторического становления.
Следующий период ознаменовался завоеваниями; продолжавшимися до
середины II в. до н.э., когда Рим сокрушил своих соперников: Карфаген,
Македонию и греческие государства. Этот период можно назвать начальной
фазой исторического существования. Кризис этой фазы наступил в 133 – 121
гг. до н.э., когда погибли братья Гракхи. В 90 – 88 гг. до н.э. вспыхнуло
восстание среди «союзников», требовавших уравнения в правах с собственно
римскими гражданами, но оно было подавлено, и тогда же, в 88 г. до н.э.,
началась гражданская война в самом Риме между Марием и Суллой,
продолжавшаяся и после их смерти – вплоть до полного умиротворения империи
и сопредельных стран Августом в 31 г. до н.э. (битва при Акциуме).
Август провозгласил «золотую посредственность» как лозунг политической
стабилизации, укрепление военной мощи и обращение в прошлое за
поучительными примерами. Эта система, несмотря на несколько пароксизмов, на
короткое время прерывавших спокойное течение жизни, сохранялась до смерти
Марка Аврелия (180 г. н.э.). Это конечная фаза исторического существования.
Следующим периодом развития римского этноса следует считать его
ослабление и растворение среди завоеванных народов («провинциалов»). В 192
г. был убит самодур император Коммод и после кратковременной гражданской
войны власть досталась полководцу Септимию Северу, опиравшемуся уже не на
римские войска, а на легионы, укомплектованные фракийцами и иллирийцами.
Остатки собственно римского народа-войска – преторианская гвардия – были
распущены, и власть перешла к солдатским императорам, опиравшимся на
легионы тех или иных провинций. Однако это не следует считать концом
римского этноса, который продолжал существовать, ассимилировав через
распространение языка и культуры население провинций (романизация).
Стереотип поведения и структура оставались прежними – римскими. Так
постепенно римский этнос превратился в романскую суперэтническую
целостность. Римляне стали сливаться с провинциалами. Это, по существу,
фаза исторического упадка этноса. Только две группы населения не поддались
романизации – иудеи и христиане. Последние составляли внутри империи
общность, которую современники приравнивали к этнической, так как христиане
противопоставляли себя всем другим, имели особый стереотип поведения и
внутреннюю структуру общины. Во II – III вв. количество их чрезвычайно
возросло за счет инкорпорации в общину (обращение в христианскую веру), и в
3 13 г. император Константин принужден был ради спасения жизни и сохранения
власти опереться на христиан и Миланским эдиктом даровал им веротерпимость.
На фоне этой исторической канвы мы можем выделить несколько периодов,
как бы возрастов этноса. В период завоевания Италии римляне гордились тем,
что их консулы и даже диктаторы, исполнив общественную обязанность,
возвращались к частной жизни и лично обрабатывали свой участок земли.
Каждый мужчина-римлянин был воином, не получавшим за это никакой платы от
государства. Общественные обязанности рассматривались как долг каждого
римского гражданина, в связи с чем существовала крепкая патриархальная
семья и «простота нравов», диктуемая обычаями. Именно эта общественная
слаженность и монолитность создали мощь римского этноса и специфику римской
культуры.
После блестящих побед над греками, карфагенянами и македонцами резко
возросло богатство страны, распределяемое весьма неравномерно. Среди
нобилитета и всадничества возникло увлечение греческой культурой, на
греческой основе развилась своя литература. Но в то же время большинство
римского народа беднело, не успевая из-за постоянной военной службы
обрабатывать свои земельные участки, и превращалось в «пролетариев». Так
назывались в Риме люди, не имевшие имущества. Сначала их невозможно было
обязать выполнять никакие общественные функции, так как они не имели
средств для пропитания. Но Марий провел закон о привлечении этих людей к
несению военной службы и об уплате им жалованья, что привело к созданию
профессиональной армии. В дальнейшем эта армия стала мощной силой, под
руководством Цезаря захватившей власть и превратившей республику в империю.
Столкновения политических партий на время приостановили культурное развитие
страны, ибо вся энергия римских граждан была устремлена на участие в
кровопролитных гражданских и внешних войнах. Когда же гражданские войны
утихли, начался золотой век римской культуры, техники военной и
гражданской, короче говоря, того, что мы привыкли называть цивилизацией. Но
в III – IV вв., во время солдатских мятежей, империя начала разваливаться,
что и знаменовало упадок римского этноса, хотя созданная этим этносом
суперэтническая культура надолго пережила его самостоятельное реальное
существование. Умирание шло как путем физического вырождения основных
носителей изначальных традиций, так и путем их поглощения христианскими
общинами, закончившегося к концу IV в., при императоре Феодосии. Часть
населения, оставшаяся после исчезновения римской этнической традиции, вошла
в зародившуюся перед этим и находившуюся на подъеме новую этническую
традицию, которую мы, в согласии с установившейся терминологией, называем
«византийской». Сами византийцы не ставили проблемы этногенеза и именовали
себя римлянами, подчеркивая этим непрерывность государственной традиции.
Но, как показано выше, «их отличие от языческих предков было радикальным и
коренилось в измененном стереотипе поведения, что и позволяет нам
рассматривать восточноримских христиан как самостоятельный этнос со всеми
его функциями»(7). Фаза этнического становления «византийцев» приходится на
III в., когда христиане заполняли рынки, курии, муниципии, армию, оставив
язычникам только храмы. Несмотря на жестокое гонение, христианская община
разрослась до пределов Римской империи, а затем перехлестнула ее границы: в
христианство обратились Абиссиния, Армения и Ирландия. Однако этнические
особенности народов, ставших христианами, настолько разнились друг от
друга, что уже к VII в. можно говорить о византийской суперэтнической
культуре, но не об едином этносе, каковым оставалось население Малой Азии и
южной части Балканского полуострова.
Описанная эпоха напоминает первый период римской истории, до начала
гражданских войн. Следующим периодом, прошедшим для Византии весьма
болезненно, было иконоборчество, т.е. вмешательство светской власти в
духовную жизнь членов православной церкви. Попытка не удалась. Несколько
сот беззащитных монахов сумели противостоять мощной военной машине
Исаврийских императоров. Вслед за тем наступил спокойный, во внутреннем
отношении, период Македонской династии, подобный периоду римской
цивилизации от Августа до Марка Аврелия. В это время были крещены славяне,
частично венгры и половцы, а несториане (те же византийцы по культуре)
обратили в христианство большую часть центральноазиатских кочевников, за
исключением монголов. Это фаза исторического существования.
Но к концу XI в. сила и энергия византийского этноса ослабели:
Византийская империя потеряла Малую Азию, Сербию и подверглась нападениям
норманнов, разоривших Эпир и Македонию. Энергичные императоры династии
Комненов использовали силы крестоносцев для войны с мусульманами, чем на
время задержали падение империи. Но в конце XII в. возник конфликт между
греками и «франками» (т.е. западноевропейцами), захватившими в 1204 г.
Константинополь, Македонию и Грецию.
Очень важно отметить, что количество крестоносцев, осаждавших город с
население в несколько сот тысяч, было около 22 – 25 тыс. человек, но против
них сражалась только наемная варяжская дружина, а горожане позволяли себя
беспрепятственно убивать и грабить. Живые силы византийского этноса
сохранились только на окраинах империи – в Малой Азии и Эпире. Впрочем, их
оказалось достаточно, чтобы за полвека очистить свою страну от крестоносцев
и положить начало последней византийской династии – Палеологов. По
существу, время правления Палеологов (1261 – 1453) было медленной агонией
византийского государства и этноса, т.е. фазой исторического упадка. И
тогда произошел глубокий раскол в дотоле монолитной структуре Византии:
часть населения во главе с императорами стала на путь «европеизации»,
компромисса с католичеством, приняла унию. Другая часть образовала секту
зилотов, антицерковного направления, и только небольшая группа ревнителей
православия во главе с Иоанном Кантакузеном и афонскими монахами боролась
за сохранение традиций, но осталась в меньшинстве. Последние ее сторонники
эмигрировали в Россию в XIV - XV вв. Униатская же партия утеряла свои связи
с народом, и падение Константинополя было предрешено. «После рокового 1453
года остатки византийцев (фанариоты), как исторический реликт, влачили свое
существование несколько столетий под властью турецких султанов»(8).
Наконец, этногенез древних тюрков интересен тем, что он был оборван
посторонним вмешательством. В 439 г. небольшая группа монголоязычных
кочевников Ашина была вытеснена из предгорий Алашаня и Наньшаня на север –
в Монгольский Алтай. Там она смешалась с местным тюркоязычным населением, в
результате чего создался небольшой народ, называвший себя «тюрк» или
«тюркют». В середине VI в. тюрки захватили почти всю евразийскую степь от
Черного моря до Желтого и Среднюю Азию до Амударьи. Это была их фаза
исторического становления. Однако соседство с могущественным, богатым и
агрессивным Китаем вызвало ряд конфликтов, закончившихся в 630 г. разгромом
Восточнотюркского каганата и подчинением тюрок китайскому императору.
Западный каганат сохранил самостоятельность до 658 г., когда его восточная
половина была также оккупирована китайскими войсками, а западная составила
самостоятельный Хазарский каганат. В 680 г. восточные тюрки восстали против
Китая и до 745 г. отстаивали свою независимость. Поражение, нанесенное им
коалицией, составленной из Китая, карлуков, уйгуров и басмалов, прекратило
фазу исторического существования древнетюркского этноса, так как те тюрки,
которые не были убиты в степи, растворились среди конгломерата народов
Центральной Азии. Только небольшая группа, укрывшаяся на Алтае,
просуществовала как реликт до XVII в., когда ее покорил боярский сын Петр
Сабанский. К нашему времени это племя – телесы – слилось с окружающими их
теленгитами.
Ясно, что относительная длительность разных фаз этногенеза может быть
весьма различной. Фаза исторического становления непродолжительна; процесс
идет весьма интенсивно. Фаза исторического существования у большинства
этносов длиннее предыдущей, ибо именно в этом периоде складывается
комплексное своеобразие этноса, заканчивается его экспансия и создаются
условия для формирования суперэтнических культурных образований. Фаза
исторического упадка может особенно сильно варьировать по своей
протяженности, так как она зависит как от интенсивности внутренних
процессов разложения этноса, так и от исторической судьбы, определяемой
степенью развития материального базиса, накопленного за предшествовавший
период, физико-географическими условиями ареала, и состоянием смежных
этносов. Наконец, фаза исторических реликтов уже целиком зависит от
историко-географических особенностей данной территории.
Пассионарность
«Формирование нового этноса всегда зачинается одной особенностью:
непреоборимым внутренним стремлением небольшого числа людей к крайне
активной целенаправленной деятельности, всегда связанной с изменением
окружения (этнического или природного), причем достижение этой цели, часто
иллюзорной или губительной для самого субъекта, представляется ему ценнее
даже собственной жизни»(9). Это, безусловно, отклонение от видовой нормы
поведения, потому что описанный импульс противоречит инстинкту
самосохранения. Этот импульс может быть связан как с повышенными
способностями (талант), так и со средними, и это показывает его
самостоятельность среди прочих импульсов поведения, уже описанных в
психологии. Этот же признак лежит в основе этики, где интересы коллектива,
пусть даже дурно понятые, превалируют над жаждой жизни и заботой о
собственном потомстве. Особи, обладающие этим признаком, совершают (и не
могут не совершать) поступки, которые, суммируясь, ломают инерцию традиции
и дают толчок созданию новых этносов.
И самое курьезное, что эффект, порождаемый этим признаком, видели и
видят все люди; больше того, даже сама эта особенность известна как
«страсть», но в обывательском словоупотреблении так стали называть любое
сильное желание, а иронически – просто любое, даже слабое влечение.
«Поэтому для целей научного анализа мы предложим новый термин –
пассионарность (от лат. passio), исключив из содержания его животные
инстинкты и капризы, служащие симптомами разболтанной психики, а равно
душевные болезни, потому что хотя пассионарность, конечно, уклонение от
видовой нормы, но отнюдь не патологическое»(10).
Собственно говоря, пассионарность имеют почти все люди, но в
чрезвычайно разных дозах. Она проявляется в различных качествах:
властолюбии, гордости, тщеславии, алчности, зависти и т.п. (модусы
пассионарности), которые с равной легкостью порождают подвиги и
преступления, созидание и разрушение, благо и зло, но не оставляют места
равнодушию. Общим моментом является именно тот, который важен для нашей
проблемы: способность и стремление к изменению окружения. Импульс
пассионарности бывает столь силен, что носители этого признака –
пассионарии – не могут рассчитать последствия своих поступков и, даже
предвидя гибель, удержаться от их свершения. Это очень важное
обстоятельство, указывающее, что пассионарность находится не в сознании
людей, а в подсознании(11).
Ярким примером пассионария может служить Наполеон. После египетского
похода он стал богатым настолько, что мог прожить остаток жизни без труда.
Обыватель так бы и поступил. Наполеон же принял на себя нагрузку непомерной
тяжести, с огромным риском и печальным концом. Модусом его пассионарности
было властолюбие. Его тщеславные маршалы ограничивались стремлением к
почестям.
Парижские буржуа, потребовавшие в 1814 г. сдачи города русским,
кричали: «Мы хотим не воевать, а торговать!» Это алчность, но не очень
сильная, потому что инстинкт самосохранения ее ограничивал. Французские
крестьяне того же времени стремились к тому, чтобы тратить силы на
преобретение богатства, уже заведомо без риска для жизни, но среди них были
и такие, которые ограничивались поддержанием имеющегося достатка,
удовлетворяя свою гордость выигрышами у соседей в кегли или домино. Их
пассионарность была так мала, что уравновешивалась инстинктом
самосохранения, что создает «гармонию» психической структуры. Это – вторая,
наиболее многочисленная часть населения.
У третьей группы населения активность имеет иной характер, нежели у
гармоничных особей, находящихся у нулевой точки отсчета, и по существу
диаметрально противоположна пассионарности. В истории эта группа, которую
Гумилев называет субпассионариями, наиболее ярко представлена «бродягами»,
иногда становящимися солдатами-наемниками. В средние века они шли в
ландскнехты, в ХХ в. – в иностранный легион. Они не изменяют мир и не
сохраняют его, а существуют за его счет. В силу своей подвижности они часто
играют важную роль в судьбах этносов, совершая вместе с пассионариями
завоевания и перевороты. Но если пассионарии могут проявить себя без этих
«бродяг-солдат», как можно их условно назвать, то те – ничто без
пассионариев, ибо сами они не умеют поставить себе ни цели, ни
организоваться. Максимум, на который они способны, – это разбой или
гангстеризм, жертвой которого становятся носители нулевой пассионарности,
т.е. основная масса населения. Но в таком случае «бродяги» обречены: их
выслеживают и уничтожают.
Есть соблазн сопоставить пассионариев с «героями, веющими толпу», а
«бродяг-солдат» назвать «ведомыми», но на самом деле механизм действия не
столь прост. Испанские Габсбурги и французские Бурбоны, за исключением
основателей династий, были заурядными людьми, равно как и большая часть их
придворных. Но идальго и шевалье, негоцианты и корсары, миссионеры и
конкистадоры, гуманисты и художники – все они создавали такое внутреннее
напряжение, что. политика Испании XVI и Франции XVI – XVII вв., если
изобразить ее как составляющую этногенетического процесса, отражала
огромную пассионарность этих этносов(12).
Остановлюсь на этом подробнее. «Бродяги-солдаты» как
характерологический тип отличаются повышенной реактивностью и
соответственно пониженной целеустремленностью. Их активность возникает за
счет внешних раздражителей, вызывающих импульсивную реакцию, без расчета и
соображений. Такой образ поведения самоубийствен, даже если он не граничит
с патологией. У гармоничных людей реактивность уравновешивается слабыми
импульсами пассионарности, благодаря чему они соразмеряют свои поступки с
заботой о себе, детях и друзьях. Пассионариями же в полном смысле слова, по
теории, нужно называть тех людей, у которых инстинктивные импульсы
самосохранения подавлены стремлением к реальной или иллюзорной цели.
Деятельность их неизбежно направлена не на самосохранение или минутное
самоудовлетворение, а на изменение окружения, хотя заслуга принадлежит не
их воле, а их конституции. Итак, в основе трех характеристик лежит лишь
разная степень выраженности одного признака – пассионарности, а не
качественное деление на «героев» и «толпу». Именно поэтому третью группу
Гумилев назвал субпассионариями.
Особенно важно не смешивать отмеченные выше характерологические типы
внутри этноса: пассионариев, субпассионариев и основную массу населения с
подразделениями классовыми, сословными или этнографическими. Любое из
последних включает в себя все три типа, и, наоборот, каждый из типов
находится в составе любого класса или сословия. Например, в эпоху расцвета
феодализма далеко не все феодалы были пассионариями. Большая часть их
сидела в своих замках, собирала имущество, воспитывала детей и с неохотой
несла воинскую повинность сеньору, выражавшуюся в участии в войнах в
течение 4 0 дней в год. Зато в крестовые походы добровольно устремлялись
тысячи простых людей, бросая семью и родину, причем только часть из них,
нанимаемая королями и герцогами за деньги, рассматривается нами как
субпассионарии, искавшие «карьеры и фортуны». Многие пилигримы-фанатики
были наделены высокой пассионарностью. И даже при образовании этноса
инициативная группа никогда не состоит из людей одного типа. Приведу
несколько примеров.
Обратимся к такому яркому периоду мировой истории, как эпоха Мухаммеда
и первых халифов. Сам Мухаммед и его сподвижники Абу-Бекр и Омар,
несомненно, были пассионариями, но Осман, третий халиф, по складу
принадлежал к разряду «обывателей». Его потому и поставили халифом, что
разбившиеся на партии мусульманские, пассионарии предпочитали иметь во
главе государства нейтральную фигуру. Осман провел на высокие должности
своих родственников, в числе которых были и совсем неактивные люди, и
субпассионарии, и пассионарные «лицемерные мусульмане», как их называли за
то, что они на словах признали ислам, но в душе остались язычниками,
например Моавия ибн Абу-Суфьян, сын врага Мухаммеда. Это вызвало
недовольство пассионариев, сражавшихся за дело ислама, и они убили Османа.
В последовавшей внутренней войне во всех трех партиях: фанатиков-
хариджитов, шиитов – сторонников Алия и «лицемерных мусульман», защищавших
Омейядов, – опять-таки фигурировали люди всех трех типов, и все они гибли
на полях сражений. Так как пассионариев было мало, то их убыль сказалась на
пассионарном напряжении халифата, которое снизилось до уровня, при котором
стала возможной координация управления в масштабах всего государства – от
Инда до Атлантики.
А вот другой, более близкий и столь же наглядный пример. Земское
ополчение, освободившее в 1613 г. Москву от поляков, включало в себя много
пассионариев, но избрало на престол тихого, сугубо неактивного «Мишу
Романова» за то, что он был «умом зело скуден» и поэтому помех не чинил, не
был пассионарием. Да и многие бояре, сидевшие в думе «брады уставя», отнюдь
не были пассионариями. Зато высокой пассионарностью обладали Иван
Болотников, хитрый интриган Василий Шуйский, атаманы Трубецкой и Заруцкий,
Захар и Прокопий Ляпуновы, Козьма Минин, Дмитрий Пожарский, Марина Мнишек,
Авраамий Палицын и Александр Лисовский. А вокруг каждого из них теснились
пассионарии, не прославившие себя в веках, субпассионарии, нашедшие себе
применение, и толпы сдвинутых с мест и увлеченных потоком событий
представителей основной массы населения. С точки зрения истории
общественных отношений «смутное время» – кризис; для истории культуры –
упадок; для этнической истории – «взрыв пассионарности и связанный с ним
перегрев, охлажденный пролитой кровью»(13). Пассионарность как огонь: она и
греет и сжигает. Тяжко, когда ее мало, страшно, когда ее много;
оптимальная точка где-то посредине, но задержаться на ней, увы, нельзя,
потому что всегда идет процесс либо накала, либо охлаждения.
Итак, во всех видимых простым глазом и изучаемы: историей конструкциях
присутствуют все три типа людей. Без сочетания этих трех элементов
конструкция разваливается, а этногенез не идет. Далее Гумилев показывает на
нескольких примерах, как «выглядит» пассионарность отдельных людей.
Александр Македонский имел в своей маленькой Пелле все, что было нужно
человеку: пища в избытке женщин достаточно; охота, развлечения, беседы с
Аристотелем... и все-таки он бросился на Беотию, на Персию, а затем – на
Согдиану и Индию, вопреки сопротивлению даже тех воинов и полководцев,
которые вначале охотно шли за ним. Предположим, что для Македонии были
нужны территориальные приобретения в Греции, ну в крайнем случае в Малой
Азии и Сирии, но уж с саками и индусами у македонян никаких счетов не было,
и жить в столь экзотических местах они не соглашались даже после победы,
так что пришлось ставить в Бактрии гарнизоны из нанятых греков. Наоборот,
раны, лишения и тоска по родине сделали македонскую армию к концу кампании
малобоеспособной. Об этом прямо заявил Александру его сподвижник Кен, но
для нас любопытнее речь самого царя, его доводы, которыми он соблазнял
воинов продолжать поход.
Перечислив сделанные завоевания, он заявил: «Людям, которые переносят
труды и опасности ради великой цели, сладостно жить в доблести и умирать,
оставляя по себе бессмертную славу... Что совершили бы мы великого и
прекрасного, если бы сидели в Македонии и считали, что с нас хватит жить
спокойно: охранять свою землю и только отгонять от нее соседей... которые
нам враждебны» (Арриан, V, 26 – 27).
Это программа человека, ставящего свою жажду славы выше собственного
благополучия и интересов своей страны. При этом сам он пренебрегал
усладами, на деньги для собственных удовольствий был очень скуп, но
благодеяния сыпал щедрой рукой. Одно качество, доведенное до крайности,
отмечают у Александра и Арриан и Плутарх: честолюбие и гордость, т.е.
проявление описанного нами качества пассионарности. Этого избытка энергии
оказалось достаточно не только для побед, но и для того, чтобы принудить
своих подданных вести войну в далекой Азии, которая им была совсем не
нужна.
Конечно, многие соратники Александра: Пердикка, Клирт, Селевк,
Птолемей и др. – тоже обладали пассионарностью и искренне сочувствовали
делу своего царя, благодаря чему удалось увлечь в поход простых македонян и
греков. Не один человек, а целая плеяда пассионарных людей смогла сломить
персидскую монархию и создать на ее месте несколько эллинистических
государств. Но это и есть тот протекавший в истории процесс, породивший
явление, именуемое «эллинизмом», роль которого в этногенезе Ближнего
Востока несомненна.
Теперь рассмотрим несколько персон светлых, принесших себя в жертву
людям. Ян Гус боролся против безобразий в католической церкви, находившейся
в состоянии развала. На Констанцском соборе никто не собирался всерьез
отстаивать право духовенства на пьянство, взятки и разврат, но по
политическим причинам Гусу было предложено отречься от критики церкви. Если
бы Гус преследовал личные цели, он подписал бы отречением, вернувшись в
Прагу, или объявил его вынужденным, или, подчинившись власти католической
церкви, жил бы тихо, не вступая в борьбу. Гус предпочел идти на костер. Его
пассионарное напряжение приняло форму не честолюбия или славолюбия, а
ревности к своей идее, вообще говоря, не оригинальной. Так же поступил
протопоп Аввакум, сходными мотивами руководствовалась Жанна д'Арк. Их
пассионарность была столь сильна, что они не могли лукавить даже ради
спасения жизни. А искренность и непреклонность их поведения, не вызывающая
сомнения ни у кого, очевидно, диктовалась особенностями
психофизиологической конституции, описанной выше.
Но смогли ли они одни поднять такие мощные движения, как разгром
Англии, Гуситскую войну или Раскол? Нет, если бы вокруг Жанны д'Арк не
группировались такие храбрецы, как Дюнуа, Ля Гир и их сподвижники, то
смерть ее была бы напрасной. Франция XV в. кипела пассионарностью, и Жанна
просто наметила цель двумя словами: «Прекрасная Франция». И всем стало
вдруг ясно, что надо отстаивать и за что не жаль погибнуть. А обыватели, в
том числе король Карл VII, съели каштаны, вынутые для них из огня
пассионариями.
Если бы в Чехии были пассионарны только Ян Гус и Иероним Пражский, то
Жижка и братья Прокопы не смогли бы собрать на горе Табор тысячи людей,
возму щенных предательством Констанцского собора и гибелью праведника.
Пассионариев в XV в. там было достаточно для того, чтобы увлечь целый народ
на войну. Да и Аввакум был не один; самосожжения старообрядцев после его
казни показывают, что на Руси было много ему подобных. Вспомним, что там,
где пассионарность этноса снизилась как, например, в Византии, героическое
поведение Константина Палеолога не могло увлечь в 1453 г. население
Константинополя на оборону его стен от турок. Жители города позволяли себя
убивать, но не нашли в себе мужества (которое было в избытке у их предков),
чтобы поднять оружие.
Мощный пассионарный стимул, проявляющийся в алчности, толкал испанских
идальго, французских и английских дворян, голландских бюргеров на
конкистадорство, корсарство, флибустьерство. Не все они были
субпассионарны, т.е. «бродяги-солдаты», хотя последних и было большинство.
Дома многие из них имели семьи и обеспеченную жизнь. В Вест- и Ост-Индиях
их ждали, кроме битв, цинга, малярия, холера. Вот цифры из письма
испанского капитана, перехваченного и опубликованного англичанами: «За 20
лет на острова (Филиппинские) приехало 14 тыс. испанцев. Живы из них только
тысяча. Остальные 13 тыс. умерли от болезней, погибли в сражениях или по
другим причинам». Способ обогащения был явно невыгоден, тем более что
вернувшиеся (даже не инвалидами) быстро прокучивали свои богатства. Это
было психологически неизбежно, ибо после страшного напряжения наступала
нервная реакция, требовавшая разрядки. И все-таки они шли, поколение за
поколением, так как внутреннее напряжение пассионарности не давало им
возможности сидеть на месте. В результате ими были созданы
центральноамериканский и южноамериканский и филиппинский этносы.
Во всех приведенных примерах подчеркивалось, что признак
пассионарности был характерен для этноса, а не только для какого-то одного
человека. Внимание на отдельных личностях мы сосредоточили с той целью,
чтобы наиболее выпукло обрисовать признак. В действительности процессы
проходят сложнее, хотя и не до такой степени, чтобы их было трудно
анализировать. Наоборот, предлагаемая концепция весьма облегчает анализ
историко-географических и этнографических явлений, в чем и состоит ее
практическое значение.
Природа пассионарности
До сих пор мы сосредоточивали свое внимание на психологическом
моменте, который как будто не имеет отношения к явлениям природы. Однако
это не так. Через психологию мы подходим к решению проблем географических,
ныне поставленных во всей мировой науке.
Заметим, что вся ландшафтная оболочка Земли в разной степени
переоформлена людьми, вследствие повторного создавания искусственной,
вторичной сферы антропогенных ландшафтов. Антропосфера мозаична вследствие
многообразия процессов деятельности тех или иных этносов, в зависимости от
характера и направления динамики их исторических судеб. Следовательно,
антропосферу можно считать продуктом кристаллизации законченных и
протекающих процессов этногенеза; поэтому предпочтительнее называть ее
этносферой, а этногенез рассматривать как один из антропогенных факторов.
Выше было отмечено, что реликтовые этносы стабильны и входят в состав
биоценозов населяемых ими регионов как верхнее, завершающее звено(14). В
биоценозах идет постоянный процесс, названный Т. Гексли конверсией. Цикл
конверсии – это механизм; обеспечивающий циркуляцию энергии среди растений
и животных одного местообитания, т.е. обмен веществ в данном экологическом
сообществе. Для сохранения геобиоценоза необходимо, чтобы циркуляция
энергии поддерживалась и усиливалась. Последнее важно как страховка против
экзогенных воздействий: войн, эпидемий, стихийных бедствий. На преодоление
этих трудностей уходят усилия этнического сообщества, которое в стабильном
состоянии лишено агрессивности и, следовательно, не способно к активному
изменению природы.
Зато при динамическом состоянии этноса ландшафтогенные процессы
возникают стихийно. Ф. Осборн (США) в 1948 г. писал: «История нации
(американской) за прошлый век, с точки зрения использования природных
богатств, является беспримерной... Фактически это история человеческой
энергии, безрассудной и бесконтрольной». Но то же можно сказать об
этнической истории Северной Америки. Истребление инцейцев, торговля
неграми, захват Техаса скваттерами в 1836 г., расправа с франко-индейскими
метисами в Канаде в 1886 г., деятельность золотоискателей в Калифорнии и на
Аляске – все это совершалось столь же неорганизованно и бесконтрольно, как
и истребление лесов ради хлопчатника в южных штатах США, уничтожение
бизонов, распашка прерий (вызвавшая эрозию почв) и хищническая деятельность
меховых компаний в Канаде.
Но это явление отнюдь не единично. По тому же принципу производились
арабское вторжение в Восточную Африку, а голландское – в Южную. Тем же
способом китайцы захватили джунгли южнее Янцзы, предки полинезийцев –
острова Тихого океана, кельты – Европу (в I тысячелетии до н.э.), а арьи –
Индию (во II тысячелетии до н.э.) и т.д. Следовательно, мы столкнулись с
повторяющимся переходом этносов в динамическое состояние. При этом у них
возрастают агрессивность и адаптивные способности, позволяющие применяться
к новым условиям существования. Это и есть процессы этногенеза.
Обязательным условием возникновения и течения процесса этногенеза
вплоть до затухания его, после чего этнос превращается в реликт, является
его пассионарность, т.е. способность к целенаправленным сверхнапряжениям.
Гумилев ее объясняет как органическую способность организма абсорбировать
энергию внешней среды и выдавать ее в виде работы, хотя и не исключает
возможность других, более изящных определений. У людей эта способность
колеблется настолько сильно, что иногда ее импульсы ломают инстинкт
самосохранения, как индивидуального, так и видового, вследствие чего
некоторые люди, по нашей терминологии – пассионарии, совершают и не могут
не совершать поступки, ведущие к изменению их окружения. Это изменение
касается в равной степени природной среды и отношений внутри человеческих
сообществ, т.е. этносов. Следовательно, пассионарность имеет энергетическую
природу, преломляющуюся через психические особенности, стимулирующие
повышенную активность носителей этого признака, создающего и разрушающего
ландшафты, народы и культуры.
Академик В.И. Вернадский писал: «Все живое представляет непрерывно
изменяющуюся совокупность организмов, между собою связанных и подверженных
эволюционному процессу в течение геологического времени... Чем более
длительно существование, если нет никаких равноценных явлений, действующих
в противоположную сторону, тем ближе к нулю будет свободная энергия», т.е,
«энергия живого вещества, которая проявляется в сторону, обратную энтропии.
Ибо действием живого вещества создается развитие свободной энергии,
способной производить работу».
Вывод
Итак, занятия историей, этнографией и даже психологией позволили вернуться
к природоведению в полном смысле слова. Поскольку люди входят в биосферу
Земли, они не могут избегнуть воздействия биохимических процессов,
формирующих их подсознание или сферу эмоций. А эмоции не в меньшей степени,
чем сознание, толкают людей на поступки, которые интегрируются в этногенные
и ландшафтогенные процессы. Разница же между сознательной и эмоциональной
областями поведения этнических сообществ в том, что первая подчиняется
закону спонтанного общественного развития, а вторая связана с
энергетическими толчками. В результате возникает пассионарное поколение,
постепенно утрачивающее инерцию пассионарности из-за сопротивления среды и
переходящее к реликтовому состоянию этно-ландшафтного равновесия(15).
Примечания
1. Л.Н. Гумилев, «Этногенез и биосфера Земли», Л., 1990., стр.57.
2. Там же, стр.83
3. Там же, стр.190
4. Там же, стр.192
5. Там же, стр.177
6. Там же, стр.211
7. Там же, стр.114
8. Там же, стр.216
9. Там же, стр.260
10. Там же, стр.261
11. Там же, стр.266
12. Там же, стр.285-286
13. Там же, стр.380
14. Там же, стр.177
15. Там же, стр.302.
