Религиозно-культурный конфликт,в Риме. Оргиастические формы культа Диониса - вакханалии

Оглавление

Реферат……………………………………………………………………... 3

Введение…………………………………………………………………….4

Глава 1. Дионис и его культ в Греции…………………………………...13

1. Происхождение и деяния Диониса…………………………13

2. Формы культа Диониса в Греции…………………………..23

1. Сельскохозяйственные праздники в честь Диониса.

Дионисии……………………………………………………23

2. Оргиастические празднества Диониса в Греции…………..28

Глава 2. Дионис, Либер и вакханалии……………………………………33

1. Особенности римской религии…...……………………...…33

2. Либер: народный сельский культ в Римской республике...37

3. «Дело о вакханалиях»: римляне и оргиастический культ...43

Заключение………………………………………………………………...55

Библиогафия……………………………………………………………….57

Реферат

Дипломная работа содержит 60 страниц текста, иллюстраций.

Ключевые слова:

культура Древнего Рима, религия Древнего Рима, Вакх, Вакханалии,

Либер, Либералии, "дело о вакханалиях".

Аннотация:

Работа посвящена выявлению причин религиозно-культурного конфликта,

имевшего место в связи с проникновением в Рим оргиастических форм культа

Диониса – вакханалий.

Показано, что в Греции, откуда пришли в Рим вакханалии, культ Диониса

имел два вида – сельские праздники (Дионисии, Ленеи и др.) и оргиастические

мистерии. Первый вид во многом совпадал с римским культом Либера – бога, по

функциям аналогичного греческому Дионису. Поэтому даже проявления

распущенности здесь были освящены традицией. Но вакханалии представляли

серьезную угрозу для римских традиций, поскольку это был культ

несанкционированный государством, а в Риме религия была делом не личным, а

общегосударственным. Именно поэтому они вызвали столь решительную реакцию.

Однако стоит особо подчеркнуть: эта реакция (как и в случае с

христианством) носила не столько культурный, сколько политический характер

и была обращена не против культа Диониса самого по себе, а против

определенной его формы.

В дипломной работе проработаны следующие вопросы:

. Дионис и его культ в Греции: происхождение, содержание, значение.

Обряды в честь Диониса и их разновидности.

. Сельскохозяйственные праздники в честь Диониса, Дионисии.

. Оргиастические празднества Диониса в Греции.

. Культ Либера в Риме. сравнение с культом Диониса, праздников в

честь Либера – с дионисическими праздниками.

. Либер: народный сельский культ в римской республике.

. Проникновение в Рим вакханалий, обряды этого культа.

. Римляне и оргиастический культ. "Дело о вакханалиях", его

культурный смысл.

В результате проведенной работы поставленная цель – выявление чуждого

и пугающего римлян, неприемлемых для традиционной римской культуры

моментов, которые были в греческом празднике вакханалий – была

достигнута.

Введение

Каждый период в истории культуры по-своему ценен. Но не случайно

особую роль исследователи отводят античности, поскольку она является одним

из истоков европейской культуры, для которой и литература, и искусство, и

философия, и религия Древней Греции, затем и Древнего Рима, стали отправной

точкой ее развития.

Античная культура существовала в двух вариантах — культура Греции и

культура Рима, которые иногда объединяют в понятие «греко-римская

культура».

Со времени появления понятия «античность» в эпоху Возрождения и на

протяжении нескольких столетий в европейской культуре не проводили строгого

разграничения между греческой и римской культурой, или, если быть точнее,

римская культура объявлялась лишь бледной копией великой греческой

культурой, а сами римляне — людьми неспособными к оригинальному творчеству

в сфере искусства, литературы, мысли.

Однако с течением времени на первый план выдвигается процесс

взаимодействия римской и греческой культур. Все больше внимания стали

обращать на своеобразие каждой из культур и их отличия друг от друга.

Особый интерес представляет с этой точки зрения история римской культуры,

поскольку Рим и его культура подверглись сильному влиянию процесса

эллинизации, многие черты культуры были заимствованы у греков. Но все же,

несмотря на всевозможные влияния, римляне сумели сохранить свою

индивидуальность.

Многие явления римской культуры (если принимать это понятие в самом

широком смысле слова) являет собой причудливый сплав греческой внешней

формы и типично римского содержания. Так, Вергилий в «Энеиде», заимствовав

у Гомера детали сюжета, композиционные приемы и даже отдельные выражения,

наполнил свою поэму духом чисто римского патриотизма и благочестия.

Итак, несмотря на свое сходство, греческая и римская культуры

оставались глубоко чуждыми друг другу по своему духу, и даже процесс

эллинизации, который несколько смягчил эту противоположность, не снял ее до

конца. В этом смысле вакханалии — мистериально-оргиастические праздники в

честь греко-римского бога вина, виноделия, растительности и плодородия

Вакха (Диониса) — могут служить отличным примером этой противоположности.

Казалось бы, культ греческого бога Диониса во многом совпадал с культом

древнего италийского божества Либера. И в том и в другом случае празднества

носили оргиастический характер; но если Либер не вызывал никакого

противоречия, то проникновение в Рим вакханалий вызвало бурную реакцию и

репрессии.

Сложность данной темы в том, что в богатой отечественной литературе,

посвященной истории и культуре античности, гораздо большее место отводится

Древней Греции, а Древний Рим остается практически без внимания. Материал о

греческой культуре изобилует информацией, он более яркий, насыщенный,

подробный, чего нельзя сказать о литературе, посвященной Риму. Поэтому в

процессе работы возникло две совершенно противоположные проблемы. Первая —

как сократить обширный и очень интересный материал о греческой культуре, в

частности, о празднествах в честь Диониса в Греции; вторая — как можно

полнее использовать материал о культе Либера и вакханалиях в Риме.

Для раскрытия темы в работе используются произведения античных

авторов, греческих и римских, ученых нового времени.

Одним из основных источников для характеристики греческого Диониса

является трагедия Еврипида «Вакханки», ярко рисующая состояния

дионисического экстаза[1]. Еврипид (ок. 480—406 гг. до н.э.) — третий из

великих греческих трагиков. Его «Вакханки» были поставлены уже после смерти

автора. «Вакханки» явились итогом размышлений поэта о человеческом счастье

и о противоречии между разумом и традиционной верой. Трагедия архаична по

форме: в отличие от других драм Еврипида хор здесь органически связан с

действием, да и сам сюжет перекликается с тематикой первых трагических

представлений, возникших на основе дифирамба — гимна Дионису. «Вакханки»

написаны Еврипидом в Македонии, где в то время еще происходили вакхические

оргии в том виде, в каком он их изобразил. Поэт мог наблюдать там

дионисовский разгул и создать «Вакханок» под впечатлением увиденного. К

тому же он показывает в трагедии не только красоту этого праздника и

всеобщую радостную экзальтацию, но и опасную сторону оргий, участники

которых в исступлении терзают живых коров; этим он предостерегает людей от

вакхического безумия.

Для характеристики культа Либера в Риме основное значение имеют

произведения Вергилия, Овидия и Августина Аврелия (Блаженного Августина).

Публий Вергилий Марон (70 г. до н.э.—19 г. до н.э.) был одним из

официальных поэтов эпохи Августа. Источники рисуют Вергилия скромным,

лишенным всякого честолюбия человеком, душевно преданным сельской жизни. В

«Георгиках», т.е. «Земледельческих стихотворениях»[2], Вергилий с большой

теплотой, искренностью и задушевностью рисует нам разнообразные картины

сельского хозяйства. Эта дидактическая поэма состоит из четырех книг, по

несколько сот стихов каждая, из которых первая посвящена земледелию,

вторая — садоводству, третья — скотоводству и четвертая — пчеловодству. В

связи с описанием сельскохозяйственных работ он дает и описание сельских

праздников в честь Либера.

Публий Овидий Назон (43 г. до н.э.—18 г. н.э.) — самый крупный из

поэтов, не принадлежащих к официальному направлению поэзии эпохи Августа. В

работе используется поэма Овидия «Фасты» («Календарь»)[3]. Это месяцеслов с

разными легендами и мифами, связанными с теми или иными числами месяца. До

нас дошли только первые шесть месяцев. Здесь прославляется вся римская

старина с её культами, историческими событиями, мифами, героями и

официально установленной идеологией. Повествование о Риме начинается с

самого начала, с таких колоритных фигур, как Янус или Сатурн,

рассказывается о периоде царей, а в книге IV разрабатывается история

династии Юлиев. Лесть и раболепство объединяются у Овидия с большой любовью

к римской старине, с глубоким патриотизмом и сочувственным изображением

длинного ряда мифических и исторических фигур. Народная жизнь со всеми ее

вековыми традициями тоже весьма интересует Овидия.

Аврелий Августин (Августин Блаженный) (354—430 гг.) — один из наиболее

авторитетных отцов церкви. Наиболее значительным из его многочисленных

произведений является трактат «О Граде Божием» (De civitate dei), в котором

дается беспощадная критика истории, религии и культуры языческих народов, в

первую очередь — Рима[4]. Ценность его труда как источника по данной теме,

заключается в том, что Августин был очень образованным человеком и,

критикуя, дает многочисленные выписки из трудов римских авторов, которые до

нас не дошли. Для него важно показать нелепость и аморальность древних

обрядов; но для нас эти описания являются ценнейшими источниками по истории

римских религиозных представлений.

Дело о вакханалиях обстоятельно изложено в труде величайшего римского

патриота — Тита Ливия[5]. Тит Ливий родился в 59 г. до н.э. в городе

Патавии (в современной Падуе), был воспитан в старинных республиканских

традициях и получил философское и риторическое образование. Патавия в

гражданскую войну была на стороне Помпея, город имел республиканские

традиции, поэтому Ливий получал от Октавиана Августа иногда ироническую

оценку «помпеянца». В основе исторических трудов Ливия лежит идея величия

Рима, прославления древних нравов, героики и патриотизма предков. Тит Ливий

создал своего рода «поэтическую эпопею в прозе», считая историю наставницей

жизни. Ливий писал сильным, эмоциональным захватывающим языком; он дает

яркие художественные характеристики, описания событий и героических фигур —

патриотов легендарного Рима.

При чтении Ливия обнаруживается, что автор не жалеет красок для

обрисовки самых мрачных сторон вакхического культа. Он уделяет больше всего

места изложению занимательных перипетий раскрытия вакхических сборищ,

связанных с романтической историей Эбуция, обманутого отчимом и спасаемого

своей возлюбленной. Пьянство, распутство, доносы, лжесвидетельства, насилия

и убийства, очагом которых были вакхические союзы, вызвали, согласно Ливию,

из запрещение.

Особое внимание Ливия к темным сторонам вакхического культа, сложным

переплетениям судьбы Эбуция и Гиспалы Фецении с судьбой вакхического союза,

обусловлено характерным для Ливия стремлением к занимательности и

поучительности. Однако сравнение с рассказом Ливия в XXXIX книге его

истории надписи, содержащей текст закона против вакханалий, показывает, что

Ливий знал этот текст и пользовался им в качестве источника. Ливий очень

точно передает его содержание, особенно в той части, где говорится об

условиях, допускающих отправление культа. Это обстоятельство позволяет

считать сведения Ливия по интересующему нас вопросу заслуживающими внимания

и доверия.

Ряд подробностей, связанных с культами Диониса и Либера мы находим и у

других античных авторов[6].

Восприятие информации о культах и мифологии, содержащейся в

произведениях античных писателей, неоднократно менялось за время, прошедшее

после падения античного мира. Вплоть до конца XVIII века они

рассматривались либо как бесовские игрища в трудах клерикальных авторов,

либо же как грубые суеверия в трудах просветителей. Лишь с XIX века

начинается подлинно научное изучение античной религии и мифологии в работах

ученых так называемой «натуральной школы», которые рассматривали персонажей

мифов как олицетворения природных сил и явлений. Типичной работой такого

направления является книга немецкого исследователя Л. Преллера «Римская

мифология»[7]. Среди прочих римских культов автор рассматривает и культ

Либера, считая этого бога воплощением плодоносящих сил природы. В книге

Л. Преллера приводится богатый сравнительный материал, исследуется

этимология имени Либер и различные оттенки его значения, проводится

сопоставление с греческим Дионисом Лиэем.

Новый этап в исследовании античных оргиастических культов, и культа

Диониса прежде всего, наступил после выхода в свет работы Ф. Ницше

«Рождение трагедии из духа музыки», в которой он первый показал Диониса в

полноте не только религиозной и мистической его идеи, но его эстетического,

психологического и отчасти метафизического содержания. При всей

односторонности своей эстетической точки зрения книга Ф. Ницше имела

поворотное значение в ходе европейской мысли, по глубине и новизне

проникновения в психологию дионисийства, взятого в его постоянном,

вневременном значении, и в психологию дионисийства исторического. Она

поведала, что состояние религиозного экстаза и музыкального волнения,

производившие в душе древнего эллина метафизическое слияние с мировым

целыми с душой страдающего мира, были средствами и формами самоутверждения

греческой тоски существования и мировой скорби, греческой глубокой веры в

неисчерпаемость и безысходность вселенского страдания, греческого

коренного, хотя еще и не облеченного в логические формулы пессимизма. Книга

Ницше поставила основной культурно-исторический вопрос, от решения которого

зависят ваши оценки и определения Дионисовой религии.

Под сильным влиянием Ф Ницше находились все последующие исследователи

дионисизма, независимо от того, принимали они взгляды немецкого мыслителя

или отвергали. В частности, в отечественной литературе, посвященной

античному дионисизму, под впечатлением концепции Ф. Ницше находятся два

выдающихся представителя российской культуры «серебряного века» — поэт и

теоретик символизма Вячеслав Иванов и замечательный специалист в области

античной культуры и ее пропагандист Ф. Ф. Зелинский.

В. Иванов в своих трудах теоретического характера рассматривал, в

частности, вопрос о дионисийстве, на основе которого сложилась

древнегреческая трагедия. Первая — «Элинская религия страдающего бога»[8],

аргументировано выявляет присутствие общих элементов в древнем дионисийском

восприятии мира и в Христианстве. Книга дает возможность рассмотреть

проблему эллинского начала в христианской религии. Вторая книга — «Дионис и

прадионисийство»[9]. Эта монография Иванова ставит греческую трагедию в

определенный жизненный контекст, она представляет интерес и как один из

первых в отечественной науке опытов социального анализа античной истории, и

в отношении глубокой характеристики катарсиса в трагедии и сложных ходов

переосмысления суждений Ницше о дионисийском и аполлоническом начале в

греческой культуре.

Ф. Ф. Зелинский, профессор Санкт-Петербургского университета, «поляк

по рождению, немец по образованию, эллин по культуре и поэт в душе», как

написал о нем один из его друзей, предпринял уникальную в отечественной

литературе об античности попытку — в серии очерков рассмотреть эволюцию

античной религии. Для нашей темы наиболее важны два из них —

«Древнегреческая религия»[10] и «Рим и его религия»[11]. В первом, среди

прочего, рассматривается и культ Диониса, причем выявляются составляющие,

народные земледельческие культы и оргиастические празднества восточного

происхождения. Во втором очерке большое внимание уделено не столько

римскому культу Либера, сколько обстоятельствам «дела о вакханалиях» и

причинам гонения на поклонников Вакха в Риме.

Из работ современных авторов в первую очередь следует назвать

фундаментальное исследование А. Ф. Лосева, посвященное проблемам

формирования античной мифологии — «Античная мифология в ее историческом

развитии»[12]. Оно посвящено обстоятельному исследованию культов Зевса

Критского и Аполлона, причем в связи с мифологией Зевса рассматриваются и

его любовные связи, в частности — история Загрея как первого воплощения

Диониса. Работа А. Ф. Лосева выполнена на основании огромного количества

источников, в ней учтены практически все тексты, где упоминается

Дионис—Загрей. Автор считает, что культ Диониса проник в Грецию

сравнительно поздно и имеет восточные корни.

Работа А. Меня «История религии: в поисках Пути, Истины и Жизни» носит

несколько иной характер, чем вся остальная литература, использованная в

работе. Она написана духовным лицом и имеет вполне определенную, заранее

заданную цель — показать, как человечество неотвратимо шло к победе

христианства. В связи с этим все события духовной истории прошлого

рассматриваются автором как подготовка к пришествию Мессии. Для нашей темы

особенно интересны те главы тома его труда[13], где речь идет о

дионисических мистериях и их распространении в Греции, а также

характеристика римской религии в VI томе[14]. А. Меня отличает обширная

эрудиция и хороший литературный стиль изложения, поэтому нарисованные им

картины отличаются большой историко-психологической достоверностью. Вместе

с тем нельзя не отметить некоторую предвзятость автора, которая проявляется

в его обличениях распущенности языческих культов.

Очень подробно и ярко культ Диониса и годовой цикл связанных с ним

праздников описаны в исследовании американского ученого-историка

М. Нильссона, крупнейшего в XX в. исследователя античной религии[15]. Для

нашей темы это исследование важно тем, что оно подробно рассматривает ту

народную основу земледельческих культов, которая была общей и у греков, и у

римлян.

Наряду с этими фундаментальными исследованиями была использована

работа несколько иной направленности — книга Е. А. Торчинова «Религии мира:

Опыт запредельного: Психотехника и трансперсональные состояния»[16]. Она

является первой в отечественной, а в значительной мере и в мировой науке,

попыткой представить религию в качестве целостного психологического

феномена. Автор развивает и обосновывает принципиально новый

психологический подход к исследованию феномена религии, исходя из понятия

глубинного религиозного опыта как особой психологической реальности и

активно использует разработки представителей трансперсональной психологии

(С. Грофф и его школа). Рассматриваются мистериальные культы древнего

средиземноморья, сложнейшие формы психотехники. Отдельная глава, «Хлеб

жизни и вино экстаза (Деметра и Дионис)», как раз затрагивает тему работы.

Вышеназванные книги касаются истории Древней Греции и использованы

преимущественно в первой главе работы. Что касается истории Древнего Рима,

то, как было сказано выше, материал о Риме содержится в гораздо меньшем

объеме и представлен не в столь ярком виде. Но все же проблема вакханалий в

Риме, «дело о вакханалиях», описание культа Либера (римского Диониса)

раскрываются в ряде работ.

Наиболее интересными и полезными исследованиями оказались исследования

Е. М. Штаерман — «Мораль и религия угнетенных классов римской империи»[17]

и «Социальные основы религии Древнего Рима»[18]. Материал, содержащийся в

обеих работах, позволяет с большей или меньшей долей вероятности связать

характер культов, распространенных среди крестьянства (в частности, культ

Либера), не только и не столько со степенью его культурной романизации,

сколько со степенью его романизации социальной, т.е. большей или меньшей

живучестью пережитков общинных отношений как до, так и после римского

завоевания и соответственно с большей или меньшей степенью социальных

противоречий.

Важное значение для темы работы имеет статья И. Л. Маяк, посвященная

непосредственно запрещению вакханалий в Риме — это единственная специальная

статья по нашей теме в отечественной литературе[19]. Характер вакхического

культа в Риме и запрещение его привлекали внимание многих исследователей.

На событиях 186 г. до н.э. историки останавливались как в общих, так и в

специальных работах, начиная от Т. Моммзена и вплоть до настоящего времени.

И. Л. Маяк в своей работе попыталась систематизировать некоторые

исследования по данной теме и пришла к выводу, что существуют две основные

проблемы, которые обычно находятся в центре внимания всех ученых,

занимающихся изучением вакханалий: 1) характер источников, содержащих

изложение событий 186 г. до н.э.; 2) причина запрещения культа. Однако

И. Л. Маяк, как и Е. М. Штаерман, к сожалению, рассматривают все дело о

вакханалиях исключительно в контексте социальной истории, лишь мимоходом

затрагивая его культурный смысл.

Итак, существующая литература рассматривает ряд вопросов, связанных с

нашей темой, но, в то же время, нет систематического рассмотрения событий,

связанных с «делом о вакханалиях». В первую очередь, не вполне ясным

остается, почему культ, весьма популярный в греческом мире, был признан

общественно опасным и подвергся столь суровым преследованиям в Риме (кстати

говоря, это выглядит тем более странным, что это был единственный греческий

культ, испытавший такую судьбу). Поэтому основная задача работы — вскрыть

то чуждое и пугающее римлян, те неприемлемые для традиционной римской

культуры моменты, которые присутствовали в греческом празднике вакханалий.

Для решения этой задачи использован сравнительно-исторический метод, в

соответствии с которым построен план работы.

В работе подробно рассматриваются следующие вопросы, которые

раскрывают содержание темы:

1. Культ Диониса в Греции, его происхождение и содержание. Обряды в честь

Диониса и их разновидности.

2. Культ Либера в Риме. Сравнение с культом Диониса, праздников в честь

Либера — с дионисическими праздниками.

3. Проникновение в Рим вакханалий, обряды этого культа.

4. «Дело о вакханалиях», его культурный смысл.

Может возникнуть вопрос: «А причем здесь политика?», ведь тема работы

звучит как «Культура и политика в республиканском Риме», и какое отношение

к этому имеет культ Диониса (Вакха)? Дело в том, что религия римлян

составляла необходимое условие процветания государства. Она сопровождала на

каждом шагу как общественную, так и частную жизнь. Религия в Риме, таким

образом, была вместе и государственным учреждением и основой государства,

т.е. политикой государства. Между государством и религией существовала

внутренняя связь, и сакральные дела относились к государственному

управлению. У греков такая связь была выражена в гораздо меньшей степени

(хотя и там существовала). Что же касается римлян, то, пожалуй, можно

сказать, что у них любой значительный факт культуры, будь то новое

произведение известного автора, новое сооружение или новый культ, был

одновременно фактом политическим и так или иначе соотносился с

благополучием и судьбой Вечного города. Поэтому любой конфликт, относящийся

к сфере культуры, разрастался до политического.

На защиту в работе выносятся следующие положения:

1. Сам по себе культ Диониса не представлял для Рима никакой

опасности. Это божество принадлежало к кругу сельских богов и

имело в своей обрядности много общего с италийским Либером.

2. Греческий культ Диониса, вобрав в себя восточные элементы,

приобрел оргиастический характер и в какой-то момент стал

представлять собой угрозу общественным нравам. Однако греки

сумели справиться с этой угрозой, реформировав его и ограничив

наиболее необузданные проявления дионисизма.

3. Вакханалии, проникшие в Рим из греческих городов южной Италии,

были именно этой, смягченной, формой дионисических таинств,

однако Рим оказался не готовым интегрировать их в свою

религию, подобно тому, как это сделали греки несколькими

столетиями раньше. Несмотря на то, что разнузданность

вакханалий отнюдь не превосходила вольности традиционных

праздников плодородия, было начато громкое дело, завершившееся

принятием знаменитого закона.

4. Причины гонений на вакхантов лежали не столько в чисто

религиозной плоскости, сколько в сфере политики. Римляне, в

отличие от греков, смотрели на религию как на дело

государственной важности. Осуществляя постоянный контроль над

отправлением культов. Им был чужд тип жреца-пророка, у них

господствовал тип жреца-магистрата. Это соответствовало всему

духу римской культуры, но это же и вызвало гонения на

вакханалии, которые не вписывались в официальную религиозную

систему. Таким образом, в конфликте вокруг вакханалий

отразилась самая суть различия в восприятии божественного в

греческой и римской культуре.

Глава 2. Дионис и его культ в Греции

1.1. Происхождение и деяния Диониса

Сын Зевса, Дионис, я — у фиванцев.

Здесь некогда Семела, Кадма дочь,

Меня на свет безвременно явила,

Поражена Зевесовым огнем.

Из бога став по виду человеком,

Я подхожу к струям родимых рек...

Еврипид. Вакханки. 1—6

Происхождение культа Диониса, как и мистерий Демеры, теряется в

доисторическом прошлом. Корни его, несомненно, связаны с древнейшими

обрядами плодородия. Возможно, дионисизм имел общие истоки с праарийским

оргиастическим культом хмельного зелья — Сомы, или Хаомы. В историческое

время имя Диониса связывали с виноградарством и виноделием. Он был объявлен

также покровителем деревьев и стад. Но первоначально Дионис, вероятнее

всего, был не кем иным, как старым критским божеством производящей силы.

Все его поздние атрибуты: виноград, деревья, хлеб — вторичны. Главным же

символом его был бык. Вакханки пели:

О, гряди, Дионис благой

В храм Элеи,

В храм святой,

О, гряди в кругу хариты,

Бешено ярый,

С бычьей ногой,

Добрый бык,

Добрый бык! [20]

Некоторое время центром почитания Диониса оставалась Фракия — страна

на рубеже нынешней Греции и Болгарии. Там возродился этот древний культ и

около VI столетия стал распространяться по всей Элладе.

В одном из фракийских сел, повествуется в народном греческом сказании,

жил старый унылый бездомный козел. Однако осенью с ним происходили

удивительные перемены: он начинал весело подпрыгивать и игриво цепляться к

прохожим. В таком состоянии козел пребывал некоторое время, затем

возвращался к своему унынию. Крестьян заинтересовали неожиданные перемены в

настроении козла, и они начали следить за ним. Выяснилось, что настроение

животного изменялось к лучшему после того, как оно походит по винограднику

и поест оставшихся после сбора урожая гроздьев. Как правило, на полях

оставались раздавленные, грязные гроздья. Виноградный сок бродил и

преобразовывался в хмельное вино. От него-то и пьянел козел. Люди

попробовали это лакомство и впервые ощутили на себе действие алкоголя.

Козел был признан изобретателем вина и провозглашен богом. Дважды в году —

весной, когда виноградные лозы распускали почки и крестьяне начинали

обрезание виноградных кустов, и осенью, после приготовления первого вина из

молодого винограда, в честь Диониса устраивались мистерии. Наиболее

торжественными и веселыми были осенние празднования. Участники мистерий

собирались вечерами на вершинах холмов, разжигали костры, пили «кровь

Диониса», танцевали, пели, поедали жертвенных животных и т.д.

Из Фракии культ Диониса и мистерии, которые его сопровождали,

распространились по всей Греции, а затем (с III в. до н.э.) — по всей

территории империи Александра Македонского. Следует отметить, что мистерии

Диониса формировались в основном на окраинах Древней Греции — в Македонии и

подвластной ей Фракии[21]. До открытия Микенской культуры полагали, что

Дионис — это чужеземный бог, который почитался у варваров и в один

прекрасный день начал наступление на цивилизованную Элладу. Его культ, по

мнению исследователей того времени, был фракийского происхождения; там, у

северных соседей Греции, имевших так много общего с малоазиатскими

племенами, по словам одного из крупнейших исследователей дионисизма,

Э. Роде, «совершалось в честь его празднество на высотах гор, темною ночью,

при колеблющемся свете факелов. Раздавалась шумная музыка: дребезжащий звук

медных бубнов, глухой гром и среди них приводящие в безумие звуки

низкотонных флейт. Возбужденная этой музыкой толпа празднующих пляшет с

шумным ликованием. По большей части это женщины, которые доходят до

истощения в этой дикой пляске. Волосы дико развеваются, в руках они держат

змей, посвященных Сабазию; они размахивают вакхическими жезлами, в которых

под плющем скрыты острия копий. Так неистовствуют они до крайнего

возбуждения всех чувств, затем в священном экстазе они бросаются на

животных, избранных для принесения в жертву, хватают и растерзывают

настигнутую добычу, отрывают зубами кровавое мясо и пожирают его

сырым»[22]. Однако теперь установлено, что это мнение было не вполне

точным. Ахейские надписи свидетельствуют, что греки знали Диониса еще до

Троянской войны[23].

Однако это открытия, проливая дополнительный свет на истоки культа

Диониса, не решает окончательно вопроса о его происхождении. Например,

А. Ф. Лосев, прекрасно знакомый с достижениями микенологии, все-таки

считает, что Дионис — божество не эллинского, а восточного (фракийского и

лидийско-фригийского) происхождения, пришедшее через Фракию,

распространилось в Греции сравнительно поздно и с большим трудом

утвердилось там. Хотя имя Диониса встречается на табличках критского

линейного письма «В» еще в XIV в. до н.э., однако распространение и

утверждение культа Диониса в Греции относится к VIII—VII вв. до н.э. и

связано с ростом городов-государств (полисов) и развитием полисной

демократии. В этот период культ Диониса стал вытеснять культы местных богов

и героев. Дионис как божество земледельческого круга, связанное со

стихийными силами земли, постоянно противопоставляется Аполлону как

божеству, прежде всего, родовой аристократии. Народная основа культа

Диониса отразилась в мифах о незаконном рождении бога, его борьбе за право

войти в число олимпийских богов и за повсеместное установление своего

культа[24].

Как бы то ни было, Дионис появился на Олимпе позднее других богов.

Существуют мифы о разных древних воплощениях Диониса, как бы

подготавливавших его приход. Известны архаические ипостаси Диониса: Загрей,

сын Зевса Критского и Персефоны, Иакх, связанный с элевсинскими

мистериями[25].

Когда говорят о матери сына Зевса Диониса, называют разные имена. Одни

считают, что его матерью была Деметра или Ио[26]; другие называют Диону,

Персефону, с которой Зевс совокупился в обличье змея, и даже Лето[27].

Плутарх, называя Диониса «сыном Лето» («забвение»), имеет в виду его более

позднюю ипостась — бога виноградной лозы[28]. Однако большинство античных

авторов склоняется к тому, что Дионис — сын Зевса и дочери фиванского царя

Кадма Семелы.

Основной миф о происхождении Диониса звучит следующим образом. Зевс,

приняв вид смертного, имел тайную любовную связь со смертной женщиной

Семелой («земля»). Охваченная ревностью Гера, превратившись в старушку,

посоветовала Семеле, которая была уже на шестом месяце беременности,

поставить своему таинственному возлюбленному условие: пусть он предстанет

перед ней в своем истинном обличье, каким он явился свататься к Гере.

Семела послушалась этого совета и, Зевс, поклявшийся водами Стикса, был

вынужден исполнить ее просьбу: он явился ей в грохоте грома и сверкании

молний и испепелил ее.

Грянули громы Зевса -

Муки родов приспели:

90 Не доносив, извергнула

Бромия мать из чрева

И под ударом молний

Кончила жизнь безвременно…[29]

Однако, ее шестимесячного недоношенного сына Зевсу удалось спасти.

Гермес зашил ребенка в бедро Зевса, и тот, по истечении трех месяцев, в

положенный срок произвел его на свет. Вот почему Диониса называют «дважды

рожденный» или «дитя двойных дверей»[30].

Но извергнутого принял

Зевс в свое немедля лоно,

И, тая от Геры сына,

Он его в бедре искусно

Пряжкой застегнул златою.

100 Когда же приспел ему срок,

Рогоносного бога родил он,

Из змей венок ему сделал,

И с той поры этой дикой добычей

Обвивает менада чело[31].

После рождения Диониса Зевс через Гермеса отдал его на воспитание

нисейским нимфам[32] или сестре Семелы Ино, которая была замужем за

Афамантом[33]. За то, что Афамант воспитывал в своем доме Диониса, ревнивая

Гера наслала на него безумие, в припадке которого он убил своего сына

Леарха, приняв его за оленя[34].

Пышноволосые нимфы вскормили младенца, принявши

К груди своей от владыки-отца, и любовно в долинах

Нимфы его воспитали. И волей родителя-Зевса

Рос он в душистой пещере, причисленной к сонму бессмертных.

После того как возрос он богинь попечением вечных,

Вдаль устремился по логам лесным Дионис многопетый,

Хмелем и лавром венчанный, вслед ему нимфы спешили,

Он же вел их вперед. И гремел весь лес необъятный[35].

Всюду, где появлялся молодой бог, его сопровождали взрывы энтузиазма и

оргии. Возрастала его свита. Говорили, что его возлюбленной стала Ариадна —

дочь критского царя Миноса, та самая, что помогла Тезею сразить Минотавра.

Быть может, в этом — указание на критские корни культа Диониса[36].

Мифологический цикл Диониса весьма сложен хотя бы потому, что

последний выступает в мифах под разными именами; точнее, античная религия

признавала несколько ипостасей или несколько теофаний, богоявлений,

Диониса. В некоторых из них он выступает как существо чисто божественное,

иногда даже с зооморфными чертами (быкоголовый Дионис-Загрей), в других —

как человек или, точнее, богочеловек, явившийся на землю благодаря рождению

от смертной женщины Семелы. С образом Диониса-Загрея связана и ипостась

Диониса-Иакха, сына-супруга Деметры (иногда Персефоны), одного из ведущих

персонажей Элевсинских мистерий.

Дионис-Загрей (Зверолов) родился от кровосмесительной связи Зевса со

своей дочерью Персефоной, в свою очередь рожденной от инцеста; в этом

варианте мифа Зевс превратился в крылатого змея и тайно вполз в пещеру, где

находилась Пересефона, и сочетался с ней. В результате у Коры (другое имя

Персефоны) родилось рогатое или быкоголовое дитя, Дионис-Загрей. Дионис-

Загрей особо чтился на Крите.

Вообще, для дионисийского мистериального цикла мифов чрезвычайно

характерен инцестуальный мотив, названный Д. С. Мережковским «лестницей

кровосмешений»: сочетание Зевса с матерью Деметрой, в результате чего

рождается Кора-Пересефона, потом его же — с дочерью Персефоной, плодом чего

был Иакх-Дионис и, наконец, наиболее тайное — Иакха с Корой, имя плода

которого составляет мистериальную тайну. Мотив кровосмешения как поворота

вспять процесса рождения оказывается тесно связанным с сущностью Дионисова

культа как культа преодоления смерти через воскресение растерзанного бога.

Зевс, увидев сына, сразу же чрезвычайно полюбил его, дал ему свое

оружие, свои атрибуты громовержца и посадил его справа от себя на престоле:

«Зевс царит над всеми, а Вакх царит и над Зевсом», гласит орфический стих в

передаче неоплатоника Прокла, а знаменитый римский критик христианства

Цельс увидел в этом рогатом дитяте Загрее апокалиптического Агнца, но

обратил все в шутку и издевку над христианами[37].

Супруга Зевcа ревнивая Гера задумала погубить младенца, и когда Зевс

однажды отлучился с Олимпа, она подговорила Титанов напасть на Загрея и

растерзать младенца.

Титаны, чтобы не испугать божественного младенца своими черными

хтоническими лицами, натирают их мелом и лезут на Олимп. Загрей играет

разными игрушками, берет в руки зеркало и смотрится в него. Зачарованный

своим отражением, он теряет бдительность, и титаны хватают его. Загрей

превращается в бабочку, змею, птицу, коня, волну, льва, мошку, звезду,

тучу, гору, былинку и ускользает от Титанов, которые безуспешно ловят его.

Но вот цикл превращений закончен, и Загрей снова становится рогатым

младенцем. Титаны хватают бога, терзают, разрубают его, пьют его кровь (из

пролитой на землю крови вырастает гранатовое дерево), жарят, варят и

пожирают его плоть, за исключением сердца. Это еще трепещущее сердце

отнимает у Титанов Афина и отдает его Зевсу. Зевс испепеляет Титанов

молнией, и из праха появляются люди, сочетающие в себе два начала — благое

дионисийское (поскольку Титаны «причастились» плоти бога) и злое

титаническое. Сердце же Загрея Деметра облекла новой плотью Вакха-человека.

Бабка Диониса Рея, разыскав внука, вновь составила из кусков его тело и

вернула к жизни. Персефона, которой Зевс отныне поручил присматривать за

ребенком, передала его царю Орхомена Афаманту и его жене Ино, внушив ей,

что ребенка следует растить на женской половине дома, переодетым в девочку.

Однако Геру не удалось обмануть и она наказала эту царскую чету, наслав на

них безумие. В припадке безумия Афамант убил своего сына Леарха, приняв его

за оленя[38].

Тогда, по просьбе Зевса, Гермес временно превратил Диониса в козленка

или барашка и передал его нимфам Макриде, Нисе, Эрато, Бромии и Вакхе,

обитавшим на геликонской горе Ниса. Они поселили Диониса в пещере, холили и

лелеяли его, кормили медом. За эту службу Зевс впоследствии поместил их

изображения среди звезд под именем Гиад (в семизвездии созвездия Тельца).

Именно на горе Ниса Дионис изобрел вино, за что его в основном и

превозносят[39].

По другой версии мифа, сами Титаны передали растерзанное сердце

Загрея Аполлону для воскрешения, и тот до дня его восстания из мертвых

положил тело Загрея в гробе-ковчеге у Дельфийского треножника[40].

По третьей версии, сердце Загрея Зевс проглотил или же истолок его и,

смешав с амброзией, напоил этим напитком Семелу, «земную Деметру», от

которой после ее соития с Зевсом и родился Дионис-человек[41].

Когда Дионис стал взрослым, Гера узнала в нем сына Зевса, несмотря на

отпечаток женственности, который наложило на него воспитание, и вселила в

него безумие. От этого безумия он был исцелен только во Фригии Великой

Матерью Кибелой-Реей, которая и приобщила его к своим оргиастическим

мистериям. Он отправился странствовать по всему свету, окруженный большой

шумной свитой. Еще ребенком Диониса водят густокосые нимфы, его кормилицы;

потом эта горсть спутниц вырастает в блистательный тиас, то есть дружину:

там и белоногие менады с тирсами, бубнами, плющем или змеями в волосах,

сатиры — полулюди с козьим хвостом и лошадиными ушами, пьяницы и лакомки,

страстные музыканты и неутомимые танцоры, Пан, котоый изобрел свирель,

фригийский бог потоков Силен, там румяный мальчик Ойнопион наливает богу

вина, а Ойнос, олицентворенное вино, танцует с зажженным факелом; там целый

ряд красивых нимф, и Лоза в цвету, и Головокружение, там и тр божественных

подруги Диониса: Опьянение. Прелесть и Мир[42].

Сначала он путешествовал по Египту и Сирии, взяв с собой виноградную

лозу, а на острове Фарос его гостеприимно принял царь Протей. Среди

ливийцев, населявших Дельту Нила напротив острова Фарос, было несколько

цариц амазонок, которых Дионис пригласил выступить вместе с ним против

титанов и вернуть царю Аммону царство, из которого он был изгнан. Поражение

Дионисом титанов и возвращение трона царю Аммону — одна из первых его

военных побед[43]. После этого через Фригию он отправился на восток в

Индию. Достигнув Евфрата, он встретил сопротивление царя города Дамаска и

содрал с него живого кожу. Потом из плюща и виноградной лозы он построил

мост через реку. Через Тигр ему помог перебраться тигр, посланный его отцом

Зевсом. На пути в Индию он всюду встречал сопротивление и покорил целую

страну, научив ее народ искусству виноградарства, дав ему законы и основав

большие города[44]. На пути из Индии он встретил сопротивление со стороны

амазонок, чьи орды он преследовал вплоть до Эфеса. Только немногим из них

удалось укрыться в храме Артемиды, где до сих пор живут их потомки.

Бежавших на Самос Дионис стал преследовать на лодках, и на поле битвы их

полегло так много, что поле стали называть Пангема («кровавое»). Около Флоя

часть слонов, которых он привел из Индии, погибла, а кости их показывают до

сих пор[45].

Затем через Фригию Дионис вернулся в Европу. Во Фригии приходившаяся

ему бабкой Рея подвергла его очищению от всех убийств, которые он совершил

в безумии, а затем посвятила его в свои мистерии. После этого Дионис напал

на Фракию, но не успели его люди высадиться в устье реки Стримон, как царь

эдонов Ликург, вооруженный палкой, которой перегоняют быков, оказал им

такое решительное сопротивление, что вскоре вся высадившаяся армия

оказалась в плену, за исключением самого Диониса, который бросился в море и

нашел спасение в гроте Фетиды. Раздосадованная такой неудачей Рея помогла

пленникам бежать, а самого Ликурга лишила рассудка. В безумстве он ударил

своего сына Дрианта топором, уверенный, что рубит лозу, и сын скончался.

Еще не придя в себя, он отрезал у трупа нос, уши, пальцы на руках и ногах,

и вся фракийская земля стала бесплодной, придя в ужас от такого злодеяния.

Когда Дионис, выйдя из моря, объявил, что земля не будет родить, пока

Ликурга не предадут смерти, эдонцы отвели царя на гору Пангей, где дикие

лошади разорвали его на части[46].

Больше Дионису никто не противился во Фракии, и он продолжил путь в

свою любимую Беотию, где посетил Фивы, пригласив всех женщин принять

участие в пирах на горе Киферон. Пенфей, царь Фив, невзлюбив распутство

Диониса, захватил его вместе со всеми менадами, но, потеряв рассудок,

вместо того, чтобы заковать Диониса, заковал быка. Менадам вновь удалось

бежать, и они отправились бродить по горам, разрывая на куски молодых

оленей. Пенфей попытался остановить их, но, возбужденные вином и

религиозным экстазом, они разорвали царя на части, причем возглавляла их

его собственная мать Агава, и она же оторвала ему голову[47].

В Орхомене три дочери Миния, которых звали Алкифоя, Левкиппа и

Аристиппа, а может быть, Аристиппа и Арсиноя, отказались участвовать в

вакхических шествиях, несмотря на то, что Дионис сам пригласил их, явившись

в образе девушки. Услышав отказ, он превратился сначала во льва, затем в

быка и пантеру и лишил их рассудка. Левкиппа принесла в жертву собственного

сына Гиппаса, когда на него пал жребий, и три сестры разорвали его на куски

и пожрали, после чего стали неистово носиться по горам, пока, наконец,

Гермес не превратил их в птиц, хотя некоторые утверждают, что Дионис

превратил их в летучих мышей[48]. Во искупление смерти Гиппаса в Орхомене

ежегодно праздновали праздник под названием Аргиония («побуждение к

дикости»), на котором избранницы сначала делают вид, что разыскивают

Диониса, а затем, сойдясь на том, что он пребывает где-то в обществе муз,

садятся в кружок и загадывают друг другу загадки до тех пор, пока из храма

Диониса не выбежит жрец с мечом и не убьет ту из них, которую поймает

первой[49].

После того как вся Беотия признала божественность Диониса, он стал

посещать острова Эгейского моря, неся везде веселье и разрушение. Из

восточных земель (из Индии или из Лидии и Фригии) он возвращается в Грецию,

в Фивы. Придя в Икарию, он обнаружил, что его корабль не годится для

дальнейшего плавания, и нанял другой — с тирренскими моряками, которые

заявили, что плывут на остров Наксос. Однако на самом деле это были пираты,

которые, не подозревая о божественной природе Диониса, отправились в Азию,

чтобы продать его в рабство[50]. Они заковали Диониса в цепи, однако оковы

сами упали с его рук; Дионис сделал так, что из палубы стала расти

виноградная лоза, вскоре опутавшая всю мачту, а оснастка оказалась вся

оплетенной плющом. Весла превратил змей, сам он явился в виде медведицы и

льва, а весь корабль наполнился дикими зверями и зазвучали флейты. С испуга

пираты попрыгали в воду и превратились в дельфинов[51].

В этом мифе отразилось архаическое растительно-зооморфное

происхождение Диониса. Растительное прошлое этого бога подтверждается его

эпитетами: Эвий («плющ», «плющевый»), «виноградная гроздь» и т.д.[52]

Зооморфное прошлое Диониса отражено в его оборотничестве и представлениях о

Дионисе — быке[53] и Дионисе — козле. Символом Диониса как бога

плодоносящих сил земли был фаллос.

На острове Наксос Дионис встретил любимую им Ариадну, покинутую

Тесеем, похитил ее и на острове Лемнос вступил с ней в брак; от него она

родила Ойнопиона, Фоанта, Стафила, Латромиду, Эванта и Тавропола. Позднее

он поместил ее свадебный венок среди звезд[54].

С Наксоса Дионис отправился в Аргос, где Персей вначале воспротивился

ему и убил множество его приверженцев. За это Персей понес наказание:

Дионис наслал на аргивянок безумие и те стали пожирать своих младенцев

живьем. Персей поспешил признать свою ошибку и умилостивить Диониса,

построив храм в его честь[55].

Наконец, установив, свой культ во всем мире, Дионис вознесся на

небеса, чтобы занять свое место по правую руку от Зевса как один из

двенадцати великих богов. Согласно одной из версий мифа, Гестия уступила

ему свое место за столом богов, обрадовавшись возможности расстаться с

распрями в ее семействе и зная, что она всегда может рассчитывать на

гостеприимство в любом греческом городе, который только ей захочется

посетить[56]. После этого через Лерну Дионис спустился в Тартар, где

подкупил Персефону, подарив ей мирт за разрешение забрать с собой его

покойную мать Семелу. Мать поднялась с ним в храм Артемиды в Трезене, но,

чтобы остальные духи умерших не стали ей завидовать и не обиделись, он

изменил ее имя и представил богам-олимпийцам как Тиону[57]. Зевс

предоставил в ее распоряжение жилище, на что Гера, скрыв злобу, смолчала.

1.2. Формы культа Диониса в Греции

1.2.1. Сельскохозяйственные праздники в честь Диониса. Дионисии

Быстрой стопою приди, о владыка, к давильному

чану

Руководителем будь нашей работы ночной;

Выше колен подобравши одежду и легкую ногу

Пеной смочив, оживи пляску рабочих своих.

И говорливую влагу направив в сосуды пустые,

В жертву лепешки прими вместе с лохматой лозой.

Квинт Мекий. Молитва виноделов Вакху[58].

Одной из важнейших сторон культа в Греции являлись праздники. Они не

были одни и те же повсеместно. Несомненно, что наибольшей известностью

пользовались афинские праздники: к великим Панафинеям и Дионисиям в Афины

стекалась масса иноземцев, и тогда город выказывал то великолепие, издержки

которого порицали такие люди, как Сократ. В Спарте праздников было гораздо

меньше и, во всяком случае, не было таких, которые по блеску могли бы

сравниться с афинскими. Но греческие праздники были очень разнообразны не

только в силу местных различий; они сильно отличались также смотря по

характеру бога и по цели празднества. При этом на первый план выступали

собственно культовые действия: то большие жертвоприношения и торжественные

процессии, то искупительные церемонии; на них происходили состязания и

игры; бывали мистические посвящения и оргиастические торжества; праздники

часто также имели значение дней веселья и покоя, когда приостанавливались

все частные и общественные дела, судебная деятельность и политические

собрания. Платон именно в этом видел цель праздников: боги давали людям

отдых от труда, чтобы они веселились вместе с музами, Аполлоном и Дионисом.

Дионисийских празднеств было много, их справляли в разные времена

года: Малые, или сельские Дионисии — в декабре, Ленеи — в январе,

Антестерии — в феврале, Великие, или городские, Дионисии — в марте,

Осхофории — в октябре. Каждый из этих праздников был связан с каким-либо

этапом годичного цикла выращивания винограда или изготовления вина[59].

Виноградная лоза и плющ, хотя первоначально и не связывались с

Дионисом (который в начале был богом производительных сил природы вообще),

в дальнейшем прочно вошли в его мифологию. Об этом свидетельст-вует

множество эпитетов Диониса, связанных либо с этим растением, либо с вином

как продуктом виноградной лозы. «Виноградный», «прекрасновиноградный»,

«виноградолюбивый», «многогроздый», «гроздеукрашенный», «виноподатель»,

«виноносец», «виноразливатель», «винородитель», «винопийца». А название

одного из дионисовских празников Ленеи связано со словом, имеющим значение

«давильня», «точило», «чан». Плющ тоже был связан с культом и мифом

Диониса[60]. Дионис изображался или целиком в виде быка, или, по крайней

мере, с бычьими рогами[61].

Прежде всего нужно назвать Осхофории. Их справляли, когда во все

Аттике заканчивался сбор винограда нового урожая. Богам приносили в жертву

виноградные кисти, а афинские эфебы соревновались в беге на длинные

дистанции — первые 10 победителей получали награды[62]. Его название

происходит от того, что в этот день двое юношей должны были принести ветви

виноградной лозы со спелыми гроздями от святилища Диониса до храма Афины.

Потом устраивались состязания бегунов, и победитель получал в награду

напиток, смешанный из пяти компонентов. Соревнования юношей в беге,

именуемых «staphylodromoi» (бегуны с гроздьями), проходили и в Спарте во

время великого праздника Карней, отмечавшегося в начале сентября. Название

соревнований указывает, что этот обычай был каким-то образом связан со

сбором винограда. Один из юношей, украсив голову лентами, бежал впереди

прочих, провозглашая городу благословения. Если другие догоняли его — это

был добрый знак, а если нет — дурной. Эти состязания напоминают состязания

во времена Осхофорий[63].

Зимой, приблизительно в декабре, в сельских местностях праздновались

Малые, или Сельские Дионисии. В эти дни по традиции было принято

откупоривать бочки с молодым вином. В программу праздника входили

торжественные процессии с фаллосом, приношение в жертву козла, выступления

актеров, всякого рода народные игры и шутки. Из серьезных и веселых хоров

этого праздника развились трагедия и комедия.

Особой популярностью пользовались шуточные состязания —

«асколиасмос»: кто дольше всех продержится на одной ноге на тугом бурдюке с

вином[64]. «Асколиасмос» привлекал мальчишек и молодых парней. А для

девочек делали качели — в память об Эригоне, дочери Икария и легендарном

начале виноделия. Икарий был, по преданию, первым человеком в Аттике, кого

бог Дионис научил разводить виноградную лозу и изготовлять вино. Икарий

начал энергично распространять новую плодовую культуру в стране, но однажды

несколько пастухов, которых он угостил вином, опьянели и, не зная прежде

подобного ощущения, решили, что он отравил их. Тогда они в гневе убили

виноградаря и зарыли его тело в горах. С помощью своей собаки Майры

несчастная Эригона отыскала тело своего отца и в отчаянии повесилась на

дереве, под которым лежал его труп. Дионис взял всех троих на небо, где

Икарий, Эригона и Майра стали звездами[65]. С тех пор в Аттике повелось

устраивать в Малые Дионисии «праздник качелей», подвешенных на дереве в

память о погибшей дочери Икария; праздник сопровождался, разумеется,

очистительными жертвоприношениями Дионису[66].

И. Ф. Анненский объясняет смысл и бытовую сторону этого ботанического

мифа следующим образом. Убитый и забросанный камнями Икарий — это виноград

под прессом. Эригона и эпидемия самоубийств, вызванная на земле подражанием

ее смерти — это ягоды нового винограда, которым обвесилась лоза, когда

проявленный и выжатый виноград уже дал свой перебродивший, пьяный сок.

Пастухи выпили одно вино и тогда убили Икария, т.е. стали готовить другое.

Переход Диониса в Аттику из Фракии знаменуется новой его разновидностью: из

вакхического, то есть такого, который, по выражению Геродота, заставляет

бесноваться, Дионис становится Лисием, т.е. разрешителем уз[67].

Изучая календарь с начала года, можно обнаружить праздник, который

отмечался в Афинах в начале января. Назывался он Галои — от слова «halos»,

означающего и место абсолюта, и сад. Поскольку первое значение слова вряд

ли применительно к празднику, отмечаемому в январе, то это, скорее всего,

был праздник возделывания садов. Считается, что он включил в себя мистерии

Деметры, Коры и Диониса и что он праздновался женщинами и был приурочен к

сбору винограда и пробе нового вина[68].

В январе справлялись Ленеи — празднование выжимки винограда,

сопровождавшееся торжественными процессиями. После принесения торжественных

жертв в Ленеоне — храме Диониса в Афинах — начинался праздник, во время

которого пробовали свежий напиток из нового урожая. По улицам деревень и

городов ходили веселые толпы народа, а в самих Афинах устраивали богатые

пиры на государственный счет. С середины V в. до н.э. этот праздник стали

отмечать представлением какой-либо комедии, а с 240 или 241 гг. до н.э. в

программу торжеств включили и трагедию[69].

Еще важнее были Анфестерии (в феврале), на которых сливались друг с

другом различные воззрения и культы. Анфестерии были весенним «праздником

цветов» и одновременно днями поминовения умерших. Длились они несколько

дней.

М. Нильссон, много сделавший в области изучения греческой религии, в

том числе — народных культов, описывает праздник Анфестерий так. В самих

Афинах главным обрядом Анфестерий было благословение и ритуальное питье

нового вина. Первый день праздника, Пифоигия, получил свое название от

процесса откупоривания кувшинов с вином. Подобный обряд в то же самое время

совершался в Беотии, но там он был посвящен Благому Даймону — богу, в честь

которого совершались возлияния после каждой трапезы. В Афинах же смешанное

жрицей вино доставлялось в святилище Диониса в Болотах и благословлялось

перед богом. Каждому участнику вино наливали в особый кувшинчик, и поэтому

этот день назвали «Праздник кувшинов» (Хоэс). Свою порцию вина получали

даже маленькие дети, которым в этот день было принято дарить подарки,

особенно маленькие роскошные кувшинчики. В школах в это время был выходной

день, и учителя получали в этот день свое скудное жалование. На этот

праздник пускали детей с четырех лет в знак того, что они уже не просто

младенцы. Другой важной церемонией Анфестерий было ритуальное

бракосочетание Диониса с женой высшего жреца Афин — архонта-царя. Это

пример широко распространенного обряда, предназначенного для обеспечения

плодородия. В фольклоре других стран можно встретить немало подобных

примеров. В Греции они, по большей части, мифические. В Афинах было принято

везти бога в город на корабле, поставленном на колеса. Ведь он был богом

весны, приходящей из-за моря.

Третий день, или, точнее — вечер накануне третьего дня, был мрачным.

Это был в Афинах день всех усопших. Умершим совершались приношения из

овощей и возлияния вина. Примечательно сходство между Анфестериями и

народными рождественскими обрядами в Скандинавских странах. Многие из этих

обрядов, по-видимому, имеют отношение к плодородию. В праздник люди пьют и

едят от души и от души веселятся. Но у праздника есть и мрачная сторона —

умершие навещают свои прежние дома, где для них приготовляется постель и

еда. Конечно, между этим праздником и Анфестериями нет никакой взаимосвязи,

а просто любопытное сходство, основанное на относительной общности народных

обычаев всех стран и эпох[70].

И все же самым крупным и ярким празднеством были Великие Дионисии,

значение которых еще больше возросло, когда в середине VI в. до н.э. тиран

Писистрат, поддерживавший в своей политике народные культы и обычаи, сделал

их официальным всенародным праздником во всей Аттике, вторым по важности

после Панафинейских торжеств. Первоначально Великие Дионисии длились пять

дней, а с 488 г. до н.э. — шесть.

В первый день Дионису приносили в жертву козла; жертвоприношение

сопровождалось хоровым пением гимнов в честь бога виноделия — дифирамбов.

Затем торжественной процессией афиняне переносили статую бога из храма на

склонах Акрополя в рощу, посвященную герою Академу, где вновь воздавали

почести Дионису хоровым пением и жертвоприношениями. После захода солнца

статую несли назад, в город, и устанавливали на специально подготовленной,

утрамбованной или посыпанной песком площадке для выступлений хора певцов и

танцоров — орхестре. На следующий день там соревновались между собой хоры

молодежи и взрослых мужчин. Далее наступала очередь театральных

представлений: трагедии, сатировской драмы, комедии. Поначалу играли только

трагедии в течение трех дней, но с 488 г. до н.э. в программу празднества

ввели и комедию, предназначив для нее третий день Великих Дионисий; затем 3

дня подряд играли трагедии. В последний день оглашали результаты состязаний

и раздавали награды — сначала одним лишь поэтам, авторам наиболее

понравившихся произведений, но впоследствии стали награждать и актеров —

лучших исполнителей ролей или даже всю труппу[71].

Дионисии проходили в марте. Их праздновали в честь бога весны как

освободителя. В цветущее время Афин Великие Дионисии были самым блестящим

моментом целого года; в это время город наполнялся союзниками и

чужеземцами; бога прославляли дифирамбами и новыми театральными пьесами.

Многие прекраснейшие творения греческого театра были сочинены для этого

праздника[72].

При рассмотрении сельских праздников в честь Диониса обращает на себя

внимание то, что в них он оказывается связанным не только с виноградом и

вином, но и гораздо более обширным кругом явлений, связанных с плодородием.

Уже Гесиод и Гомер считали вино даром Диониса. Но он был не только богом

вина, но и богом растительности и плодородия в целом, исключая разве что

злаки. Даром Диониса считается и инжир. В обрядах праздников цветов,

Анфестерий, он выступает в качестве бога весны. Вот почему его символом был

фаллос. Фаллос использовался и в других обрядах плодородия, в частности, в

ритуалах, посвященных Деметре, но нигде это не проявилось так ярко, как в

культе Диониса. Фаллос фигурирует во всех дионисийских процессиях. Афинские

колонии обязаны были посылать фаллосы к Великим Дионисиям. «Если бы нам

довелось быть свидетелями этой праздничной процессии, с ее многочисленными

непристойными символами во время праздника, когда шли представления по

трагическим и комическим произведениям великих поэтов, то это, наверное,

произвело бы на нас гротескное впечатление», — пишет М. Нильссон[73].

Все эти обряды носят весьма архаический характер. Древние народы еще

не умели разграничивать плодородие людей и окружающей природы, и в силу

этого обряды на праздниках, связанных с плодородием, повсеместно отличались

крайней непристойностью. Это были дни, когда все ограничения, существующие

обычно, как бы рушились. Дионис пришел в Грецию довольно поздно — незадолго

до начала исторического периода. Но связь обряда с именем конкретного

божества не была нерушимой. Боги исчезли, а обряды чаще всего сохраняются,

частично или полностью. Поскольку виноградарство в Греции гораздо старше

Диониса, то и описанные выше сельские обычаи являются очень древними.

1.2.2 Оргиастические празднества Диониса в Греции

Значительные изменения в традиционные формы поклонения Дионису вносит

эпоха архаики. VI—VII вв. до н.э. характеризуются распространением буйных,

экстатических культов, центром которых становится Дионис.

Особенности культовой символики позволяют различить два типа Дионисова

богопочитания, которые, имея в виду сферы их первоначального

распространения, можно схематически обозначить как материковый, горный, и

островной, морской. Взаимодействие обоих типов, уже в раннюю эпоху

скрещивающихся путем миграции, приводят их к слиянию, которым и завершается

процесс образования Дионисовой религии. Отмечая черты, наиболее характерные

для каждого и, если не исключительно ему одному свойственные, то, во всяком

случае, в его круге исконные, в другом же не первоначальные, Вяч. Иванов

дает следующее противопоставлению отличительных символов и обрядовых форм

того и другого типа[74]:

|Материковый культ |Островной культ |

|Бог-змий и младенец |Бог-бык |

|Тирс и светоч. Плющ |Двойной топор. Виноград |

|Молодой олень, козел, собака, лисица|Дельфин, лев, пантера, рыба |

|Pannychides (всенощное празднество),|Дифирамб |

|lampteria празнество светильников. |Обезглавление как фаллический культ;|

|Растерзание как hieros |культ головы |

|gamos(священный брак) | |

|Змея, фаллос Liknon, cista |Ковчег на водах: расцветающее из |

|mystica(священная корзина, волшебный|него древо жизни |

|ларец) | |

|Дионис — горный ловчий |Дионис морской, плавающий |

| |или ходящий по водам, рыбарь |

|Дикие заросли |Древа плодовитые, paradeisos |

| |Dionysu (сад Диониса) |

|Пифийство, Музы |Хариты, Оры, нимфы изобилия |

|Фаллофории виноградарей |Действа в личинах, переодева- |

| |ние мужчин в женские одежды |

То, что есть между обоими типами общего (как оргии и странствия

менад, концепция оргиастической жертвы, раздвоение Диониса, омофагия и

т.д.), указывает на одноприродность прадионисийства, различия же — на

двойной исток его из религий внеэллинских: прототип материкового культа —

оргизм фракийский, прототип островного — оргизм критский и малоазийский,

при частичном влиянии Египта[75].

Замечательное по выразительности описание распространения в Греции

дионисийских оргий дает А. В. Мень: «Европейская Греция ок. 650—550 гг. —

это эпоха духовного брожения и появления начатков философской мысли во всем

мире. У греков этот период ознаменовался тягой к мистическим культам.

Человек, путешествующий тогда по Элладе, не мог бы не заметить, что повсюду

происходит нечто странное и непонятное. Горные леса стали временами

оглашаться пением и криками; то были толпы женщин, которые носились среди

деревьев с распущенными волосами, одетые в звериные шкуры, с венками из

плюща на головах; в руках у них были тирсы — палки, обвитые хмелем; они

предавались исступленным пляскам под звуки первобытного оркестра: визжали

флейты, звенели литавры, поднимался дурманящий дым от сжигаемых конопли и

смолы...

Ночью колеблющийся свет факелов освещал фантастические картины

шабаша. Полуголые девушки с остекленным взглядом рвали зубами мясо

трепещущих животных. На этих диких лесных празднествах женщины, слишком

долго жившие взаперти и порабощенные городом, брали реванш: насколько

суровы были к ним общественные законы, настолько велик был энтузиазм их

разнузданных радений. Едва раздавался призывный клич, как они переставали

быть матерями, дочерьми, женами; они покидали свои очаги и прялки и с этого

мгновения всецело принадлежали божеству производительной мощи природы —

Дионису, или Вакху»[76].

Примечательно, что женские оргии в честь Диониса не встречали в народе

осуждения. Напротив, люди верили, что пляски вакханок принесут плодородие

полям и виноградникам. В дни радений служительницы могущественного бога

пользовались покровительством и уважением.

Ничто не могло остановить захлестнувшую Грецию волну дионисизма. В

горной Аркадии и близ торгового Коринфа, в Аттике и Спарте — вспыхивали

новые очаги этой странной религии. Даже за пределы Эллады проник Дионис. У

Еврипида он с гордостью говорит о своих победах:

И вместе грек там с варваром живет.

Всех закружил я в пляске вдохновенной

И в таинства их посвятил свои,

Чтоб быть мне явным божеством для смертных.

Служение Дионису, по определению Вяч. Иванова, было «психологическим

состоянием по преимуществу». В нем грек находил то, чего ему не доставало в

мистериях Элевсина: он был не только зрителем, но и сам сливался с потоком

божественной жизни, в буйном экстазе включаясь в стихийные ритмы

мироздания. Перед ним, казалось, открылись бездны, тайну которых не в силах

выразить человеческая речь. Он стряхивал с себя путы повседневного,

освобождался от общественных норм и здравого смысла. Опека разума исчезала,

человек как бы возвращался в царство бессловесных. Поэтому Дионис почитался

божеством безумия. Ведь он сам — олицетворение иррациональной стихии,

«безумствующий Вакх», как его называл Гомер.

Дионисизм проповедовал слияние с природой, в котором человек всецело

ей отдается. Когда пляска среди лесов и долин под звуки музыки приводила

вакханта в состояние исступления, он купался в волнах космического

восторга, его сердце билось в лад с целым миром. Тогда удивительным казался

весь мир с его добром и злом, красотой и уродством.

Счастлив, если приобщен ты

Оргий Матери Кибелы;

Если, тирсом потрясая,

Плюща зеленью увенчан,

В мире служишь Дионису[77].

Все, что видит, слышит, осязает и обоняет человек, — проявления

Диониса. Он разлит повсюду. Запах бойни и сонного пруда, ледяные ветры и

обессиливший зной, нежные цветы и отвратительный паук — во всем заключено

божественное. Разум не может смириться с этим, он осуждает и одобряет,

сортирует и выбирает. Но чего стоят его суждения, когда «священное безумие

Вакха», вызванное опьяняющим танцем под голубым небом или ночью при свете

звезд и огней, примиряет со всем! Исчезает различие между жизнью и смертью.

Человек уже не чувствует себя оторванным от Вселенной, он отождествляется с

ней и значит — с Дионисом[78].

Вакханки издают пронзительные крики, оглашают горы безумным смехом.

Они убежали от привычной жизни, отвергли человеческую пищу, стали дикарями,

животными. Все влечет их — и объятия первого встречного, и детеныши зверей,

которых они кормят своим молоком.

«Оргии растекались по стране с силой настоящей психической эпидемии.

Но хотя в них действительно было немало болезненного, в основе своей это

явление было куда сложнее простого массового психоза или эротической

патологии. Демонические силы, таящиеся в человеке, легко овладевают им,

когда он бросается в водоворот экзальтации. Упоение бытием у поклонников

Диониса нередко выливалось в упоение кровью и разрушением. Бывали случаи,

когда женщины тащили в лес младенцев и там, носясь по горам, рвали их на

куски или швыряли о камни. В их руках появлялась тогда сверхъестественная

сила»[79].

Э. Роде метко сравнивал фракийское служение Дионису с эпидемической

страстью к пляске, которая от времени до времени проявлялась в Европе в

средние века. Впрочем, целью этого дикого влечения было не только

чувственное опьянение, но также экстаз, при помощи которого хотели, подобно

пляшущим волшебникам дикарей и факирами, войти в непосредственное душевное

общение с божественными силами. Таким образом менадство соприкасается с

гаданием и пророчеством. В Греции, где такие проявления религиозного

фанатизма распространялись быстро и беспрепятственно, служение Вакху во

всяком случае причинило страшное зло. Человеческие жизни массами

приносились в жертву этому неистовству, и притом самым отвратительным

образом: менады растерзывали на части маленьких детей и пожирали дымящееся

их мясо; при отправлении фаллических культов было также достаточно

проявлений полового разврата[80].

Постепенно вакханалии превращались в серьезную общественную угрозу.

Легенда связывает это с именем прорицателя Мелампа, мудреца из древнего

Пилоса. Он повел планомерную борьбу против вакхических зверств: по его

приказу отряды сильных юношей смешивались с толпами взбесившихся женщин и,

танцуя вместе с ними, постепенно увлекали их в уединеееые места, где их

отрезвляли и успокаивали при помощи изготовленных Мелампом зелий.

Меламп, если он историческое лицо, жил, вероятно, еще до того, как

дионисизм полонил всю Грецию. Он не отрицал священного характера экстаза

менад, и те, кто потом следовали его примеру, лишь пытались оздоровить

культ Диониса, очистив его от дикости и извращений. По словам

Ф. Ф. Зелинского, реформа Мелампа состояла в том, что он «оргиастический

культ Диониса, опасный для общественной нравственности, ограничил пределами

времени и места: временем стали так называемые триетериды (трехлетия, то

есть, по-нашему, через год), местом — нагорные луга Парнаса; туда греческие

государства посылали своих представительниц-вакханок, которые и должны были

чествовать бога установленными ночными хороводами»[81].

Однако опыт дионисизма имел для Греции не только отрицательные

последствия. Он яснее дал почувствовать человеку его двойственную природу.

Едва лишь затухало пламя экстаза, на смену восторгам приходило тошнотворное

чувство похмелья, горькое сознание своего бессилия. Казалось, будто бы на

человека, в какой-то миг ощутившего радость свободы, надевали цепи; он

вновь становился узником Судьбы, рабом Ананке — необходимости. Когда

радения сменились праздниками, этот контраст исчез. И именно опыт слияния с

Целым и последующего падения во тьму бессилия был осмыслен в первом

греческом религиозном учении — орфизме[82].

Итак, материал, проанализированный в данной главе, позволяет выделить

два разнородных элемента в культе Диониса. С одной стороны, это был древний

сельскохозяйственный культ, связанный с производящими силами природы.

Несмотря на обычную для такого рода культов вольность, он был глубоко

укоренен в традициях гражданской общины и не задевал своей освященной

обычаем распущенностью моральных устоев. Эти формы культа находили свое

выражение в крестьянских праздниках в честь Диониса.

Но параллельно с этими традиционными формами культа в Греции с VII в.

до н.э. получили распространение оргиастические празднества Диониса,

пришедшие с Востока, сопровождавшиеся крайними, зачастую дикими,

проявлениями экстаза. В дионисических оргиях получала выражение темная

сторона человеческой натуры; они, как то показывают некоторые сюжеты цикла

мифов о Дионисе (растерзание Пенфея и т.п.), встретили сильное

сопротивление среди приверженцев традиционной религии, но «административные

меры» не могли остановить его распространения. В этих условиях реформа

Мелампа, устранив крайние проявления дионисизма, ввела его в более

спокойное русло. При помощи этой реформы новый культ был приведен в

гармонию с полисными традициями, которым он первоначально угрожал. Греки,

таким образом, смогли вернуть утраченную было гармонию своей религии.

Глава 2. Дионис, Либер и вакханалии

2.1 Особенности римской религии

Религия римлян составляла необходимое условие процветания государства.

Она сопровождала на всяком шагу как общественную, так и частную жизнь.

Всякое предприятие требовало гадания по полету птиц — ауспиций, всякое

грозящее несчастье — искупительной жертвы. Таким образом, религия была

вместе и государственным учреждением, и основой государства; такое

противоречие не шокировало философски-необразованных римлян. Во всяком

случае, между государством и религией существовала внутренняя связь и

сакральные дела относились к государственному управлению. Если Цицерон

говорит об особых религиозных законах, то при этом он имеет в виду не

только обряд общественного культа, но и обряды, совершаемые частными

лицами[83].

Древнейшую римскую религию Г. Виссова в своей книге «Религия и культ

римлян» характеризует как очень примитивную, приспособленную к простым

потребностям древнего быта, лишенную святилищ, изображений богов,

мифологии, родственных отношений между богами, т.к. пары совместно

почитавшихся божеств, например, Фавн и Фавна, Опс и Конс, Либер и Либера не

составляли супружеских пар, а признававшиеся понтификами Нериене Марса,

Молы Марса, Луа Сатурна, Хора Квирина, Вириты Квирина и т.п. были связаны в

основном с богами как их служители, именовавшиеся в гимне аральских братьев

famuli или anculi divi[84].

Г. Виссова считает, что на всех этапах развития римской религии,

решающую роль играло государство. Отдельные слои населения объединились

вокруг государственных богов: ремесленники вокруг Минервы, рабы вокруг

Дианы, всадники вокруг Диоскуров, а плебеи связывали себя с триадой Цереры,

Либера и Либеры.

Важную роль в общественной жизни Рима с раннего времени играли

различные празднества и представления. На первых порах общественные

представления были вместе с тем религиозными церемониями, непременной

частью религиозных праздников. В VI в. до н.э. стали устраивать

представления светского (не религиозного) характера, а за их проведение

стали отвечать не жрецы, а должностные лица. Местом проведения таких

представлений был уже не алтарь того или иного бога, а цирк, расположенный

в низине между Палатинским и Авентинским холмами. Самым ранним, а в течение

нескольких столетий — просто единственным, римским гражданским праздником

был праздник Римских игр. С III в. до н.э. учреждаются новые представления.

Большое значение приобретают Плебейские игры. Наиболее крупными

религиозными праздниками были праздники, связанные с культом

земледельческих богов: цереалии в честь Цереры, виналии — праздник

виноградного сбора, консуалии — праздник жатвы, сатурналии — праздник

посевов, терминалии — праздник межевых камней, луперкалии — праздник

пастухов. Будучи празднествами древнейших обитателей Рима, земледельцев и

пастухов, эти праздники и в дальнейшем были особенно почитаемы среди

сельского населения[85].

В римской религии, как и в других примитивных религиях, придавалось

большое значение обрядам очищения, люстрации. Они производились по самым

различным поводам, начиная от смертного случая в фамилии, которую следовало

очистить, принеся жертву Церере. Считалось, что очищение можно производить

огнем, водой и воздухом. Например, обычай качаться на качелях в праздник

Либера объясняли тем, что таким образом достигалось очищение воздухом. При

святилищах обычно были резервуары воды для очищения приходивших в святилище

водой. Все это было связано с древними обрядами очищения.

В более позднее время сохранились и реминисценции фаллических культов,

возможно, раньше игравших более значительную роль. К этим культам

относился, например, бог Mutunus Tutunus. По Фесту, ему приносили жертву

матроны в святилище на Велии со времени основания города. Он же имел

известное значение и в свадебных обрядах. Сделанный из зелени и цветов

фаллос в праздник Либера возили по городу, а затем водворяли в храм[86].

Традиционная римская религия носила печать формализма и трезвой

практичности: от богов ждали помощи в конкретных делах и потому скрупулезно

выполняли установленные обряды и приносили нужные жертвы. В отношении к

богам действовал принцип «я даю, чтобы ты дал» (do, ut des). Римляне

обращали внимание на внешнюю сторону религии, на мелочное выполнение

обрядов, а не на духовное слияние с божеством. Римская религия не

возбуждала священного трепета, экстаза, которые овладевают верующим. Вот

что говорит Дионисий Галикарнасский, писатель Августовой эпохи,

олатинившийся грек, поклонник Рима, поборник его порядков и его духа, в

замечательном противопоставлении греческого и римского культа: «У римлян

нет речи об Уране, оскопляемом своими сыновьями, или о Кроносе,

уничтожающем свое потомство. Нет речи о Зевсе, упраздняющем власть Кроноса

и заключающем его в темницу Тартара, его — своего отца. Нет речи о битвах и

ранах богов, об их узах и рабской службе у людей. Нет у них печальных

торжеств, справляемых в траурных одеждах, с плачем и рыданиями женщин, в

память богов гибнущих, каковы у эллинов поминки по похищенной Персефоне и

празднования страстей Дионисовых и другие им подобные. У римлян, даже в

наше время растления нравов, не увидишь боговдохновенных исступлений,

экстаза корибантов и скопища вакхических и мистических очищений, и

всенощных служений, совершаемых мужчинами совместно с женщинами. Нет вообще

ничего подобного этим чудовищным обычаям; но все, что до богов прилежит,

совершается и толкуется с тем благочинием, какого не встретишь ни у

эллинов, ни у варваров»[87]. В силу всего этого римская религия при внешне

очень строгом соблюдении всех формальностей и обрядов мало затрагивала

чувства верующих, была наполнена суевериями, отличалась малой духовностью.

Именно с этим связана довольно значительная популярность в более поздние

времена иноземных, особенно восточных, культов, часто отличающихся

мистическим и оргиастическим характером, некоторой таинственностью.

Г. Буассье, один из классиков науки в области исследования римской

культуры, писал: «Благочестие италийца было смирнее и почтительнее

благочестия грека; он держался подальше от своих богов, не дерзал подходить

к ним близко и подробно их рассматривать. Следствием подобной робости

италийца было то, что, не смея никогда взглянуть прямо в лицо своим богам,

он видел их очень неясно. Боги для него не имеют определенных форм, он

скорее представляет их себе в символах, нежели в образах.

Следовательно, можно допустить, что если бы Рим не приобрел знакомства с

Грецией, в нем едва ли мог бы развиться антропоморфизм. Сам по себе

римлянин чувствует как бы отвращение слишком откровенно делать из своих

богов таких же людей, как все…»[88].

Процитированная характеристика очень точно отмечает характерные черты

древнеримской традиционной религиозности. Поспорить можно только в одном:

оценке степени греческого влияния. Дело в том, что это влияние, хотя и

являвшееся самым мощным и продуктивным, было далеко не единственным и не

самым ранним.

Уже давно было замечено, что ранний Рим по своим устоям напоминал

Спарту с ее изоляцией и закрытым режимом. Но было и различие между ними.

Как ни стремилось римское общество хранить себя от всего инородного, оно не

застыло в абсолютной замкнутости. «Охранительную» тенденцию постепенно

стала уравновешивать открытость к влияниям, которые насыщали латинство все

новыми и новыми элементами. В древности важнейшим из этих элементов был

этрусский[89].

С течением времени влияние этрусков простерлось так далеко, что

некоторые из них добились римского трона. Это, правда, не значило, что Рим

покорился Этрурии в политическом отношении. Она не могла создать единой и

сильной державы.

Что же из этрусской религии проникло в римскую?

Установить это трудно хотя бы потому, что о мировоззрении этрусков

вообще мало известно. Подобно всем язычникам, они чтили множество богов,

главой которых был Тин, или Тиния. Находясь в тесных отношениях с греками,

этруски переняли от них и культ Олимпийцев. Несомненно, что в Этрурии

сложились свои мифы, однако ни один из них не дошел до наших дней. Можно

полагать, что лишь некоторые, и притом второстепенные, фигуры этрусского

пантеона вошли в систему верований Рима[90].

Цари-этруски, притязая на самодержавную власть, старались укрепить и

национальную религию римлян. На Капитолии начал строится храм Юпитера,

получившего титул «всеблагого и высочайшего». Тарквинии хотели превратить

капитолийских богов и покровителей их монархии. Но замысел этот был

опрокинут сопротивлением патрициев.

Еще не завершилось строительство «царского» храма, как римская знать

поднялась против Тарквиния и изгнала его из города. В 509 году потерпели

поражение войска этрусков, пытавшихся вернуть царю его трон, и в Риме была

провозглашена республика. В установленные дни на площадь собирались все

полноправные граждане, носившие оружие. По их воле власть на год вручалась

двум консулам. Постоянным правительством стал патрицианский сенат.

Начиная с III в. до н.э. на римскую религию очень сильное влияние

стала оказывать греческая религия. Римляне отождествили с греческими богами

своих абстрактных богов. Так, Юпитер был отождествлен с Зевсом, Марс с

Аресом, Венера с Афродитой, Юнона с Герой, Минерва с Афиной, Церера с

Деметрой и др.

Римский пантеон никогда не оставался замкнутым, в его состав

принимались иноземные божества, поскольку считалось, что включение новых

богов усиливает мощь римлян. Так, в конце III в. до н.э. римляне

заимствовали из Фригии почитание Великой Матери Богов. Завоевание многих

заморских территорий, особенно эллинистических государств, познакомило

римлян с и восточными богами, которые находили почитателей среди римского

населения. Прибывшие в Рим и Италию рабы исповедовали свои культы, тем

самым распространяя чужеземные религиозные воззрения.

Одним из важных последствий греческого влияния было распространение

греческой философии в римском обществе и взглядов греческих философов на

религию и богов. Было переведено на латинский язык сочинение

эллинистического писателя Эвгемера, который считал, что боги — это

обожествленные некогда жившие великие люди. Высшая римская аристократия,

знакомая с греческой философией, начинала скептически относиться к

религиозным верованиям, хотя и рассматривала религию как необходимое

средство управления народом. Распространение мистических восточных культов

в массах, скептическое отношение к религиозным традициям у аристократии

подрывали официальную римскую религию. Бурные события гражданских войн,

частые конфликты вели к изменениям традиционных верований. Распространяется

представление о загробной жизни, о загробном блаженстве как своеобразный

протест против неустройства и мучений в реальном мире. Получает развитие

культ слепой судьбы — Фортуны, которая дарует счастье и несчастье

произвольно и часто несправедливо. Задавленные гнетом и судьбой низшие

слои, низшие слои населения мечтали о появлении мессии, бога-спасителя,

который придет, дарует блаженство страждущим, накажет гонителей. Именно в

таком религиозном контексте и на таком духовном фоне следует рассматривать

и традиционный культ Либера, и распространение вакханалий в Риме во II в.

н.э.

2.2 Либер: народный сельский культ в Римской республике

Либер (Liber) в римской мифологии был древним богом плодородия и

оплодотворяющей силы, затем виноградарства. В отличие от греческого

Диониса, он имел женскую параллель — Либеру, иногда отождествлявшуюся с

Ариадной. Либеру, Либере и Церере в 494 г. до н.э. в Риме был построен

греческими мастерами храм, ставший религиозном центром плебеев в период их

борьбы с патрициями. Эта плебейская триада богов противопоставлялась

патрицианской триаде (Юпитер, Юнона и Минерва), почитавшейся в храме на

Капитолии[91]. После уравнения сословий плебейская триада вошла в

общеримский пантеон, а Либер стал богом свободных самоуправляющихся городов

по созвучию имени «Либер» со словом libertas, «свобода».

Насколько такое отождествление было исконным? Можно ли считать, что

храм Либера, Либеры и Цереры с самого начала был предназначен для того,

чтобы стать религиозным центром плебеев, а «плебейская триада» была

противопоставлена патрицианской Каптолийской троице? Ряд соображений

говорит в пользу того, что вряд ли трактовка связи Либера и «свободы» была

современна сооружению храма «плебейской триады». Ее главным значением были

функции входивших в нее божеств стимулировать плодородие и цементировать

единство общин, воздававших им культ на перекрестках. Но такие функции

должны были делать эти божества равно нужными как плебеям, так и патрициям,

которые тоже были заинтересованы в хорошем урожае и размножении стад. Храм

был выстроен по обету, данному диктатором Авлом Постумием «ради блага

города», т.е. всех граждан, а посвящен он был в связи с неурожаями по

решению сената, что также говорит о том, что первоначально он имел

общеримское значение.

Таким образом, превращение храма в плебейский произошло позже и могло

быть вызвано следующими обстоятельствами. В ходе борьбы патрициев и плебеев

был принят lex sacrata о народных трибунах. Нарушивший его предавался

подземным богам, а именно — Церере. Когда закон был принят, все принесли

присягу не принуждать народных трибунов делать что-либо против их воли, не

бить и не убивать их, а кто это сделает, будет проклят (sacer), и его

имущество будет посвящено Церере. Таким образом, одна из богинь,

почитавшихся в храме, возведенном Постумием, оказалась как бы гарантом

благополучия плебеев и безопасности их вождей, а сами боги превратились в

плебейских божеств[92].

И все-таки связь Либера и свободы была. Как отмечает Л. Преллер,

Либер, или, как он обычно называется, Либер Патер, является, собственно

говоря, Освободителем. Корень –lib, в более старом языке -loeb, очевидно,

следует отличать от слов lubet, libet («хочется, желательно»), откуда

происходят имена римских богинь Либентия, Либитина и т.д. Вообще, с этим

корнем, очевидно, связан также глагол libare («жертвовать, приносить

жертву»), но не только в смысле приношений культовых, но и проливающейся,

текущей благодати в общем, растительного изобилия вообще[93]. Кроме того, в

смысле освобождения от забот и хлопот, которые в Италии сделались его

сущностью, италийский Либер соответствует более всего греческому

Дионису—Лисию или Лиэю («Освободителю»).

Видимо, эта ипостась Либера испытала сильное влияние южноиталийских

греков из Кампании. Именно Кампания был той областью Италии, над которой

Церера и Либер во всей полноте простирали свои дары. Истории о почитании

Бахуса добрыми поселянами, которых он обучил разведению винограда, и до

этого были многочисленными в области фалернских вин, откуда этот бог

распространился далее в Италию. Здесь культы греческих богов встречаются с

более древними италийскими, со старинными народными обрядами и праздниками

виноградной лозы; на этой почве греческий Лиэй превращается в веселого бога

шуток и необузданной веселости, в том самом смысле, в котором в старые

времена говорили о libertas, свободе, и имели обыкновение персонифицировать

ее в виде красивой и богато украшенной женщины, от которой происходит

изобилие и сила, избыточные урожаи и связанные с этим радости веселого и

беззаботного образа жизни[94]. Впрочем, существенным отличием италийского

Либера от греческого Диониса оставалось то, что он, вплоть до времени

эллинизации римской культуры, так и не приобрел четко выраженной

иконографии.

Представления о свободе всегда были неразлучны с Либером и Либерой, и

даже праздник сбора винограда был воспринимаем как всегда сопровождавшейся

с этой стороны необузданной свободой в речах и потреблением новособранного

урожая. Далее, Либера и Либер являются богами всей обильной продукции, к

которой следует относить не только урожаи полей, но и плодовитость людей и

скота. Отсюда — традиционный для этого круга представлений как у греков,

так и в Италии и у многих других народов, символ, фаллос или, как сказали

бы в Италии, фасцинум. (fascinum), который во время сбора винограда возили

по стране от селения к селению на повозке с большой пышностью и религиозной

торжественностью, пока не привозили в город[95].

В Лавинии, древнем городе латинских пенатов, был даже целый месяц,

посвященный Либеру, и на протяжении всего этого периода дозволялись

необузданные забавы, до тех пор, пока его символ не бывал пронесенным через

рынок и вновь не находил покоя в храме Либера. Здесь было даже в обычае,

чтобы самые почтенные матроны в селениях увенчивали фасцинум как символ

исходящего от бога плодородия, а равным образом — как магическое средство

спасти это плодородие от зависти, дурного глаза, ворожбы и т.п.; тот же

самый символ, тем же самым способом и с теми же знаками отличия, также

обыкновенными у древних, был привычным и в римских и италийских городах.

Поэтому даже так называемые фасценнинские стихи (fascennini versus), в

которых радость сбора урожая сочеталась с удовольствием крепких шуток,

лучше всего выводимы от этих сельских шествий с фасцином[96]. Отсюда эти

стихи и эти песни были приняты также в свадебные процессии, где они

исполнялись как магическое средство обеспечить плодородие новобрачной[97].

Таким образом, Либер и Либера чтились в Риме и сельской местности

наряду друг с другом и наряду с Церерой и другими богами земного

плодородия, однако только в народном значении богов, заведовавших урожаем,

а не в мистическом значении экстатических культов богов, как это было у

греков, в том числе и южноиталийских. В Риме до поры до времени из-за

естественной сухости религиозного чувства, а позже — и в силу

государственного закона, отправление экстатических культов было

категорически исключено.

Главным праздником Либера и Либеры в сельской местности оставалось

время уборки урожая, которое праздновалось по всей Италии с большой

радостью и необузданной веселостью, постоянно прерывая государственные и

судебные дела[98]. Варрон в трактате о сельском хозяйстве советует

призывать 12 главных для земледельца богов и оговаривает, что это должны

быть не городские боги, а наиболее важные для сельского хозяйства[99].

Среди них и Церера, и Либер, дающие пищу и питье. И знатные, и простые люди

имели обыкновение предаваться радостям этого времени, что особенно

относится к все еще очень веселой сельской местности, в которой сохранила

свои права часть древних обычаев, с подвешиванием на деревья осцилл,

маскарадами и закланием козла как традиционной жертвы Отцу Либеру[100]. О

последнем обряде Вергилий писал так:

380 Козья вина такова, что у всех алтарей убивают

Вакху козла и ведут на просцении древние игры.

Вот почему в старину порешили внуки Тесея

Сельским талантам вручать награды, — с тех пор они стали

Пить, веселиться в лугах, на мехе намасленном прыгать.

385 У авзонийских селян — троянских выходцев - тоже

Игры ведут, с неискусным стихом и несдержанным смехом,

Странные хари надев из долбленой коры, призывают,

Вакх, тебя и поют, подвесив к ветви сосновой

Изображенья твои, чтобы их покачивал ветер.

390 После того изобильно лоза, возмужав, плодоносит.

В лоне глубоких долин — виноград и в рощах нагорных,

Всюду, куда божество обратило свой лик величавый.

Будем же Вакху почет и мы воздавать по обряду

Песнями наших отцов, подносить плоды и печенье.

395 Пусть приведенный за рог козел предстанет священный,

Потрох будем потом на ореховом вертеле жарить[101].

Интересно, что и в Италии существовал обычай в праздник Либера на

перекрестках качаться на качелях, подобный греческому обычаю,

практиковавшемуся во время Малых Дионисий. Народное предание объясняло его

поисками на земле и на небе исчезнувшего Латина — в римской мифологии сына

Фавна и родоначальника племени латинов[102]. Даже винодавильню и

приготовление вина пронизывает та же самая радость дела, в силу которой все

люди, прессы, молодое вино приобщились через жертвы и дары к культу Либера

и Либеры[103].

С ростом городского населения, оторванного от земледельческих циклов,

от сельских общин, от природы в целом, все более различными становятся

религиозные представления сельского и городского плебса. Либер теперь все

более ассоциируется со свободой, со свободным городом [104]. Поэтому его

изображения, как и его спутника, знаменитого силена Марсия из Малой Азии,

нередко находились на рынках, в том числе — и в Риме[105].

В соответствии с этим, и Либералии, отмечавшиеся в городе, приобрели

иной характер. Это был чисто городской праздник, в котором преобладал дух

горожан. Обычным жертвенным даром была так называемая liba, т.е.

жертвенная пища из полбы, меда и масла, подносившаяся Либеру, явно, ввиду

четкого отзвука его имени[106].

В этот день молодежи низшего поля имели обыкновение представлять так

называемую toga libera; здесь, таким образом, Либер вновь является богом

свободы[107]. Обычай именно в этот день облачать юношей во взрослую одежду

Овидий объясняет таким образом:

Мне остается сказать, почему дают вольную тогу

В твой светоносный день мальчикам, юноша Вакх.

Иль потому, что ты сам остаешься мальчиком или

Юношей вечно, своим видом с обоими схож;

775 Иль, если сам ты отец, отцы твоему попеченью

И твоему божеству препоручает сынов;

Иль, раз ты волен, детей облачают вольной мужскою

Тогой и в жизненный путь вольно пускают идти;

Иль потому, что когда прилежней работали в поле

780 Встарь, и сенатор следил сам за отцовской землей,

И когда от сохи шагали к консульским фаскам,

Не постыдяся своих грубых мозолистых рук, —

Все собирались толпой селяне на игрища в город

Не для веселых забав, а чтобы славить богов;

785 Чествовался в этот день бог — даритель лозы виноградной

Вместе с богиней, в своей факел несущей руке,

И для того, чтобы больше людей новичка поздравляли,

Тогу надевшего, стал день этот зрелости днем[108].

Итак, для народа Либер—Дионис был богом растительности и особенно

виноделия, сравнительно недавно выделившимся из группы духов-силенов,

сатиров, нимф и других, обладавших аналогичными функциями. Это обеспечило

ему популярность среди сельского плебса, а затем — и городского. Для него

Дионис—Либер, видимо, был не только и не столько земледельческим богом,

сколько богом-хранителем свободы во всех ее проявлениях, от гражданской до

буйной свободы сельскохозяйственных праздников. В этих своих качествах он

отчасти совпадал с греческим Дионисом, чем было вызвано их сравнительно

легкое отождествление[109]. Если римляне и не имели столь подробной

мифологии Либера, как греки для своего Диониса, то, во всяком случае, ни

функции этого бога, ни формы обрядности на его праздниках, не отличались от

аналогичных им греческих проявлений культа Диониса по своей сути, временами

даже совпадая вплоть до отдельных мелочей. Таким образом, можно сделать

вывод о том, что исток конфликта лежал отнюдь не в культе Диониса самом по

себе и не в его противоречии духу римской религии, общественной

нравственности и т.п. Происхождение конфликта было иным, и для того, чтобы

его выявить необходимо обратиться непосредственно к событиям, всколыхнувшим

римское общество в 186 г. до н.э.

3. «Дело о вакханалиях»: римляне и оргиастический культ

«В следующем году заговор внутри государства отвлек новых консулов

Спурия Постумия Альбина и Квинта Марция Филиппа от командования войсками и

других обычных обязанностей», — так начинает Тит Ливий свой рассказ о

событиях 186 г. до н.э. Уже первые слова дают оценку тому, что произошло:

«заговор внутри государства». Какие же события удостоилось этого

наименования? Обратимся к нашему автору.

По его словам, «началось все с того, что в Этрурии объявился некий

грек низкого происхождения, совершенно невежественный в благородных науках,

с которыми нас познакомил просвещеннейший из народов. Это был жрец и

прорицатель, (4) причем не из тех, кто открыто служит богам, не скрывая ни

занятий своих, ни учения, на виду у всех совращает умы, но руководитель

тайных ночных обрядов. (5) Сначала в его таинства были посвящены немногие,

но затем доступ к ним становился все шире и для мужчин, и для женщин, а

чтобы вовлечь еще больше людей, обряды стали сопровождать попойками и

пиршествами. (6) И так как вино разжигало желания, а смешение под покровом

ночи мужчин с женщинами и подростков со взрослыми позволяло забыть о

стыдливости, стал набирать силу всевозможный разврат, в зависимости от

вкусов и склонностей каждого. (7) Но дело не ограничилось растлением женщин

и благородных юношей: из той же мастерской порока стали распространяться

лжесвидетельства, поддельные печати и завещания, клеветнические доносы, (8)

отравления и убийства родных – такие, что подчас не оставалось для

захоронения даже трупов. Много преступного делалось хитростью, но еще

больше насилием. Долго насилия удавалось скрывать, так как крики насилуемых

и убиваемых, звавших на помощь, заглушались воплями и завываниями, грохотом

барабанов и звоном литавр.

9. (1) Из Этрурии эта зараза проникла в Рим. Поначалу огромный Город,

довольно терпимый к таким порокам, скрывал ее до тех пор, пока наконец

консул Постумий не узнал о ней при следующих обстоятельствах. (2) Публий

Эбутий, чей отец служил в коннице на казенном обеспечении, остался сиротой,

а после того как и опекуны его умерли, рос и воспитывался под опекой своей

матери Дуронии и отчима, Тита Семпрония Рутила. (3) Мать была целиком

предана новому мужу, а отчим так бессовестно обкрадывал мальчика, пользуясь

положением опекуна, что не смог бы потом отчитаться, и потому искал способа

либо избавится от сироты, либо добиться от него полной покорности, и

средство к этому он нашел в вакханалиях. (4) Мать вызывает мальчика к себе

и заявляет, что дала во время его болезни обет, как только он выздоровеет,

посвятить его в Вакховы таинства, и теперь, когда боги услышали ее мольбу,

она желает свой обет исполнить. Для этого он должен в течение десяти дней

соблюдать целомудрие, а на десятый день, как только он пообедает и чисто

вымоется, она отведет его в святилище. (5) Неподалеку от Эбутия жила

известная своею доступностью отпущенница по имени Гиспала Фецения. Она была

достойна лучшей участи, чем та, к которой привыкла еще молоденькой рабыней,

но, получив вольную, продолжала жить прежним промыслом. (6) Близкая соседка

Эбутия, она была с ним в связи, не вредившей, впрочем, его доброму имени

имуществу, ведь эта женщина полюбила его сама, первая искала с ним

знакомства, и так как родные его были очень скупы, охотно помогала ему

деньгами. (7) Привязанность ее к юноше была так велика, что после смерти

своего патрона, когда над ней уже не было ничьей опеки, она попросила

опекуна у трибунов и претора и, составив завещание, назначила Эбутия

единственным своим наследником.

10. (1) При любви, скрепленной такими залогами, у них не было друг от

друга никаких тайн, и вот однажды юноша, шутя, велит своей подруге не

удивляться, если несколько ночей он будет спать один: (2) чтобы был

исполнен обет, данный за его выздоровление, он хочет приобщиться к

таинствам Вакха. Услыхав об этом, Гиспала взволновалась. «Да сохранят нас

от этого боги! — сказала она. — Лучше нам умереть, чем тебе сделать это». И

она стала призывать проклятия на головы тех, кто ему это посоветовал. (3)

Изумленный такими речами и такой горячностью, юноша велит ей не бросаться

проклятиями: ведь такое приказание дала ему, с согласия отчима, мать. (4)

«Стало быть, твой отчим, — сказала Гиспала, — именно он — ведь о матери

такое грешно даже подумать — спешит погубить твою честь и доброе имя,

отнять надежды на будущее и саму жизнь!» (5) Еще более удивленный, юноша

просит ее объяснить, в чем дело. Тогда, заклиная богов и богинь простить

ей, что, вынужденная любовью, она разглашает вещи, о которых надо молчать.

Гиспала рассказала, что, будучи еще рабыней, она, сопровождая свою госпожу,

побывала в этом святилище Вакха, а потом, получив свободу, больше ни разу

туда не ходила. (6) Она знает, что это — рассадник всяческого разврата.

Известно, что вот уже два года, как тамошние таинства никто старше двадцати

лет посвящен не был. (7) Как только туда вводят посвящаемого, его, словно

жертвенное животное, передают жрецам, а те отводят его в помещение, где

отовсюду звучат вопли и завывания, пенье и музыка, кимвалы и тимпаны, чтобы

заглушить крики насилуемого. (8) Она умоляет и заклинает его еще и еще раз

хорошенько подумать, прежде чем бросаться в притон, где ему придется

сначала терпеть, а потом творить невыразимые мерзости. (9) Гиспала

отпустила юношу лишь после того, как он дал ей слово не участвовать в этих

таинствах.

13. (4) Собравшись наконец с духом, Гиспала, кляня вероломство

любовника, который так отплатил ей за любовь и заботу, (5) объяснила, что

трепещет перед гневом богов, чьи таинства разглашает непосвященным, но еще

больше страшится гнева людей, которые ее как доносчицу растерзают

собственными руками. (6) Она просит Сульпицию и умоляет консула отослать ее

из Италии туда, где до конца своей жизни она могла бы жить в безопасности.

(7) Консул велел ей успокоиться и добавил, что лично позаботится о том,

чтобы ей можно было жить в Риме, ничего не опасаясь. (8) И только тогда,

наконец, Гиспала начала свой рассказ о происхождении этих таинств. Сначала

это святилище было женским, и ни одного мужчину туда не допускали. В году

было три установленных дня, когда совершалось посвящение в таинство, и

делалось это днем, а жрицами выбирали по очереди почтенных замужних женщин.

(9) Но когда жрицей стала Пакулла Анния из Кампании, она, действуя якобы по

внушению богов, совершенно изменила заведенный порядок: впервые она

допустила к обрядам мужчин, а именно своих сыновей Миния и Герренция

Церриниев; сами обряды перенесла на ночное время, и вместо трех дней в году

для посвящения новичков установила по пять дней в каждом месяце. (10)

Участие в обрядах мужчин и женщин, да еще под покровом ночи, с

неизбежностью повлекло за собой распутство и все гнусности, какие только

можно представить. Мужчины там больше занимались друг другом, чем

женщинами, (11) а тех, кто уклоняется от мерзких объятий или идет на них

неохотно, таких убивают как жертвенных животных. Терпимость к любым

преступлениям и кощунствам у них считается верхом благочестия. (12)

Мужчины, словно безумные, раскачиваются всем телом и прорицают, а замужние

женщины в одежде вакханок, распустив волосы, несутся к Тибру с горящими

факелами, окунают их в воду и вынимают опять горящими, так как факелы

начинены горючей серой и известью. (13) «Взяты богами» — так они говорят о

тех, кого с помощью театральной машины убирают из виду, сбрасывая в

глубокие подземные пещеры. Обычно жертвой становятся те, кто отказался

вступить в заговор, или участвовать в преступлениях, или удовлетворять

чужую похоть. (14) Посвященные уже составляют как бы второй народ, есть

среди них знатные люди. Последние два года действует правило, по которому к

таинствам приобщают лиц не старше двадцати лет, ибо этот возраст легко

сбить с пути и вовлечь в разврат.

14. Постумий обо всем докладывает сенату, рассказав по порядку о

поступившем к нему доносе и об итогах подведенного им дознания. (4) Новость

привела сенаторов в страшное волнение, они опасались и за судьбу своих

близких и родственников, которые могли быть в заговор вовлечены. (5) Сенат

постановил благодарить консула за то, что тщательно и без огласки провел

предварительное дознание. (6) Затем сенат поручил обоим консулам в

чрезвычайном порядке расследовать дело о вакханалиях, позаботиться о

безопасности Эбутия и Фецении и щедрыми наградами привлечь новых

доносчиков. (7) Учинить розыск и поимку в Риме, также по городкам и

торжищам всех жрецов и жриц Вакха и передавать их консулам; огласить и

разослать по всей Италии эдикт, (8) запрещающий участникам вакханалий

устраивать сходки и собрания для отправления своих обрядов, но в первую

очередь привлечь к ответственности тех, кто использовал эти собрания и

обряды в безнравственных и развратных целях. (9) Таково было постановление

сената. Консулы приказали культурным эдилам разыскать и схватить всех

жрецов Вакха и держать их под стражей для последующего допроса. Плебейским

эдилам консулы поручили следить за тем, чтобы нигде тайком не совершались

обряды. (10) Уголовным триумвирам было приказано расставить по городу

караульные посты и не допускать в ночное время недозволенных сборищ, а во

избежание поджогов им в помощь были приданы квинквевиры, ответственные за

безопасность зданий каждый в своем квартале и по сю сторону Тибра»[110].

Это повествование, да еще текст надписи, содержащий сенатское

постановление о запрещении вакханалий и совпадающий в главных чертах с

рассказом Ливия, являются основными источниками информации об интересующем

нас событии.

При чтении Ливия обнаруживается, что автор не жалеет красок для

обрисовки самых мрачных сторон вакхического культа. Он уделяет больше всего

места изложению занимательных перипетий раскрытия вакхических сборищ,

связанных с романтической историей Эбутия, обманутого отчимом и спасаемого

своей возлюбленной. Пьянство, распутство, доносы, лжесвидетельства, насилия

и убийства, очагом которых были вакхические союзы, вызвали, согласно Ливию,

их запрещение. Особое внимание Ливия к темным сторонам вакхического культа,

сложным переплетениям судьбы Эбутия и Гиспалы Фецении с судьбой

вакхического союза, обусловлено характерным для Ливия стремлением к

занимательности и поучительности[111].

Однако даже в этой истории, носящей местами характер любовного романа

с детективным оттенком, можно найти ряд ценных деталей. Прежде всего, из

кого состояли вакхические сообщества?

Гиспала Фецения, возлюбленная Эбутия, вовлеченная в вакхический союз,

рассказывая о происхождении вакхического культа, сообщила консулу, что

первоначально посвящались в него только женщины, причем обязанности жриц

поочередно исполняли матроны[112]. Это говорит об участии в вакханалиях

представительниц знати. Согласно показаниям Гиспалы, со временем

приобщились к культу другие знатные римляне и италийцы, как женщины, так и

мужчины[113]. Среди руководителей тайного союза Ливий называет кампанца

Миния Церриния, сына Покуллы Аннии, видимо, знатного человека, если его

мать была в числе матрон, дежурных жриц на священнодействиях во славу

Вакха[114]. Вместе с тем вакханалии были известны в среде таких

незначительных плебеев, как Семпронии Рутилы, приобщиться к ним мог такой

небогатый римлянин, как Эбутий, отец которого нес службу на казенном

коне[115]. Наконец, допускались к ним даже рабы, как это видно на примере

Гиспалы Фецении. Таким образом, не правы те исследователи, которые видят в

вакханалиях признак разложения средних и низших классов[116]. Как

показывают приведенные примеры, в числе посвященных Вакху был представители

самых различных слоев населения, включая самые низшие[117].

Более того, анализ надписи, содержащей сенат консульт о вакханалиях,

позволяет думать, что в ней зафиксировано сообщение консулов о

постановлении сената, сделанное для всей Италии, включая и Рим. В самом

деле, в Senatus Consultum говориться: «...Пусть не присутствует никто, будь

то римский гражданин, будь то латинский или другой какой-нибудь союзник,

кроме городского претора, и пусть он (т.е. претор) на основании мнения

сената, при условии, что сенаторов будет не менее 100 человек,

прикажет...». Приведенное место свидетельствует о том, что постановление

касается всех, включая и римских граждан, причем не оговорено, что лишь

тех, кто проживает вне Рима. Кроме того, в надписи сообщается, что сенат

предписал предоставить постановление о вакханалиях для всеобщего

осведомления, записав его на медных таблицах. Текст, найденный в Тириоли,

обрывается словами: "In agro Teurano". Упоминание Тевранской области,

находящейся в Бруттии, указывает на то, что данный текст предназначался не

только для Калабрии. Ливий говорит об одном эдикте, а не о различных для

италийцев и города Рима. Все это убеждает нас в том, что нет достаточных

данных, чтобы утверждать, что для города Рима был издан какой-либо другой

текст, отличный от рассматриваемого[118].

Все вышеизложенное ставит перед нами новую очень важную проблему: чем

можно объяснить такой всплеск интереса к вакханалиям среди столь разных по

положению слоев населения именно в это время? По мнению К. В. Нича, в нем

получило отражение «одичание римских нравов, которому с неслыханным

распутством предаются средние и низшие классы»; П. Н. Бодянский, первый

отечественный исследователь вакханалий, называет вакханалии «темным пятном

VI в. от основания Рима», не видя в них ни «шага вперед по пути более

гуманных общественных отношений», ни «благородной реакции чувства, не

удовлетворяющегося холодной обрядностью римской религии»[119].

В целом можно согласиться с тем, что почва для религиозного кризиса

была готова уже давно. К нему неизбежно вел сам характер римского

благочестия, лишенного глубины и не осмысленного богословски[120].

Рост вольнодумства сопровождался ослаблением старинных нравственных

устоев. Перемены в образе жизни сильно повлияли на характер римлян. Побывав

в Карфагене, Коринфе и Пергаме и насмотревшись на заморскую роскошь, люди

не желали больше жить, как их отцы; они полюбили комфорт, изысканный стол,

увеселения. А здоровая крестьянская мораль и спартанские привычки прежних

поколений забывались. Труд стал казаться презренным занятием, достойным

лишь невольника. Знатная молодежь предавалась праздности, устраивала кутежи

с музыкантами, певицами и дорогими винами, соперничала во всевозможных

пороках, к которым Рим прежде питал отвращение. Исчезла хваленая римская

честность: политики стали вероломными, воины помышляли больше о грабежах,

купцы не брезговали ничем ради наживы.

Это не могло не вызвать реакции у тех, кто сохранил здоровое

нравственное чутье. Однако их законная тревога привела к вспышке

национализма. Блюстители старины во всем винили греков и считали, что они

растлевают нацию. Главой этой консервативной партии был богатый

землевладелец Марк Катон (234—149 гг. до н.э.). Герой Ганнибаловой войны,

непримиримый враг Сципиона и эллинофилов, он сделал борьбу с роскошью и

иноземными модами программой всей своей жизни.

Занимая важные государственные посты, Катон неизменно выступал против

легкомыслия и расслабленности молодого поколения. Он доказывал сенаторам,

что наслаждения дурно влияют на людей, что они являются величайшей

приманкой, влекущей ко злу. Он обрушивался на Сципиона, говоря, что тот

«губит истинную римскую простоту, ибо воины, не зная нужды ни в чем,

привыкают к удовольствиям и изнеженности»[121]. Почитателей Греции Катон

клеймил как изменников, а в греках видел источник заразы.

Катон хотел учить не только словом, но и делом. С юных лет он избрал

для себя правилом умеренность и простоту. В семейном кругу он хранил

домостроевские порядки; живя в имении, он трудился с раннего утра, охотно

довольствуясь нехитрым обедом, холодным завтраком, дешевой одеждой и

простым жилищем. Даже от военных трофеев он торопился избавиться как от

ненужного хлама.

Простой народ уважал Катона за бескорыстие и честность, аристократы

же считали его деспотом и скрягой. Бережливость этого рачительного хозяина

вызывала насмешки. Надо сказать, что практицизм Катона делал его

безжалостным рабовладельцем. Он относился к невольникам как к скоту, а

когда они старели — продавал, заявляя, что ему нужны не дармоеды, а крепкие

конюхи и волопасы. По мнению Катона, рабы должны либо работать либо спать.

Словом, этот «рыжий, голубоглазый и злой человек», как называли Катона

сатирики, представлял собой чистый тип римского фермера старого закала.

Решив повернуть время вспять, Катон выискивал любой повод, чтобы

нанести удар эллинистам. Он крайне неохотно признавал ценности греческой

культуры. Всех врачей, например, он считал отравителями лишь потому, что

они были греками. Катон добился ухода Сципиона с политической сцены.

Естественно, что распространение чужеземных культов не могло не насторожить

его и его единомышленников и не вызвать жестокую оппозицию с их стороны.

Надо сказать, что Рим той эпохи отличался не только ростом вольнодумства.

Брожение умов привело к настоящему взрыву суеверий. В Италии появились

толпы кудесников и халдейских магов. Их ремесло пользовалось огромным

спросом[122].

Вряд ли можно считать, что такая популярность восточных суеверий и

культов связана только с неудовлетворенностью официальной римской религией

и недовольством существующим сроем[123]. Следует учитывать еще и то

разорение, которое Италия испытала в ходе Ганнибаловой войны, бедствия,

которые выпали на долю и италикам, и римским гражданам во время пребывания

врага на Аппенинском полуострове. Именно эти бедствия и последствия войны с

Ганнибалом вызвали стремление уйти от действительности, забыться, возможно,

обрести какую-то надежду, которую могли искать и рабы в общении со всеми

теми лицами, от которых их старался изолировать Катон[124].

В чем видели опасность приверженцы старины? На этот вопрос дает ответ

передаваемая Ливием речь консула, хотя и не вполне подлинная, но,

несомненно, сохранившая основные аргументы того, что действительно было

произнесено: «Квириты! Еще ни разу, ни на одном народном собрании эта

торжественная молитва богам не была до такой степени уместной и

необходимой. Она должна вам напомнить о том, что именно этих богов ваши

предки завещали чтить обрядами, жертвами и молитвами, (3) а не тех, которые

словно фурии своими бичами гонят к всяческим преступлениям и к

разнузданному распутству умы, ослепленные превратными и чужеземными

суевериями. (4) Я, право, колеблюсь, о чем умолчать, а что изложить

обстоятельно и подробно; если от вас утаить часть правды, то вы отнесетесь

к моим словам с пренебрежением; а если всю правду открыть до конца, то

среди вас, пожалуй, начнется паника. (5) Знайте, что бы я ни сказал вам,

это будет ничтожно в сравнении с тем ужасом, с той страшной опасностью, о

какой я упомянул; но я постараюсь сказать достаточно, чтобы остеречь вас.

(6) С давних времен по всей Италии, а теперь уже и у нас в Городе,

справляют в разных местах вакханалии: не сомневаюсь, что об этом вы знаете

не по слухам, но по грохоту и завываниям, которые по ночам оглашают весь

Город; (7) но я совершенно уверен, что никто из вас не знает, что такое

вакханалии. Одни думают — это обряд богопочитания, другие в них видят

дозволенные игры и увеселения, но как бы то ни было, по общему мнению,

участвуют в них немногие. (8) Что касается числа их участников, то оно

измеряется уже многими тысячами, но чтобы вас не слишком пугать, поясню,

кто эти люди. (9) Большую часть их составляют женщины, с которых,

собственно, и началось это зло. Затем — уподобившиеся им мужчины,

растленные и растлители, исступленные, обезумевшие от ночных оргий и

попоек, грохота барабанов и собственных воплей. (10) Сейчас преступное

сообщество бессильно, но оно набирает силу с устрашающей быстротой, ибо

численность его растет со дня на день. (11) Ваши предки не разрешали даже

благонамеренным гражданам самовольных, неорганизованных сходок, кроме разве

что трех случаев: когда знамя, водруженное на вершине крепости, созывало

граждан с оружием в руках для проведения за городом центуриатных собраний;

когда трибуны назначали сходку плебеев; и когда сходку созывали должностные

лица. И везде, где бы ни собиралась толпа, ваши предки считали необходимым

присутствие законного ее предводителя. (12) Как после этого вам следует

относиться к сборищам, которые устраиваются по ночам и в которых женщины

участвуют вместе с мужчинами? (13) Если бы вы знали, в каком возрасте

юношей приобщают к этим нечестивым таинствам, то вы бы не только пожалели

их, но вам было б стыдно за них. Неужели, квириты, вы полагаете, что, дав

такую клятву, юноши могут служить в вашем войске? (14) Им ли, прошедшим

школу разврата, вы захотите доверить оружие? Неужели, покрытые позором и

бесчестием, они будут отстаивать на поле брани часть ваших жен и детей?

16. (1) Впрочем, было б еще полбеды, если бы они предавались только

разврату и тем позорили бы самих себя; по крайней мере, их сердца и руки

были чисты от преступлений и обмана. (2) Однако никогда еще наше

государство не взращивало в себе столь опасную язву, ибо за последние

несколько лет не было такого преступления или обмана, источником которому

не служили бы вакханалии. (3) Но самое худшее вас ждет впереди; пока

недостаточно сильная для борьбы с государством преступная шайка до сих пор

покушалась только лишь на отдельных граждан; между тем язва разрастается с

каждым днем; он уже слишком велика для того, чтобы ей могли противостоять

частные лица, и грозит уже государству в целом. (4) И если вы не примите

мер, квириты, то вслед за этим дневным собранием, которое законно созвано

консулом, может состояться другое, ночное. Сейчас заговорщики разобщены и

ваше собрание внушает им страх, но ночью, когда вы разойдетесь по домам, а

некоторые вернутся к себе в деревню, они соберутся для решительных

действий, и тогда вы окажетесь разобщены и тогда придет ваш черед бояться.

(5) Поэтому каждый из вас должен пожелать, чтобы все его близкие оказались

честными гражданами. А если среди них найдется такой, кто был втянут в

преступное сообщество, то вы должны от него отречься, видя в нем лишь

опасного преступника из числа самых отпетых негодяев. (6) Впрочем, я не

уверен, что среди вас самих нет участников этого сообщества: ведь суеверие

нелегко отличить от благочестия. (7) Когда преступления оправдывают волей

богов, невольно начинаешь опасаться, как бы, карая людскую повинность, не

оскорбить то или иное божество. Но вакханалии не имеют ничего общего с

благочестием: порукой тому — бесчисленные решения понтификов, сенатские

постановления. (8) Сколько уже раз на памяти ваших отцов и дедов

магистратам поручалось запретить чужеземные обряды, изгнать с форума, из

цирка и вообще из города бродячих жрецов и прорицателей, разыскать и сжечь

пророческие книги, отменить все жертвоприношения, не соответствующие

римским обычаям, (9) ибо лучшие знатоки права божественного и человеческого

справедливо считали губительными для благочестия чуждые им обряды! (10) Я

счел необходимым об этом напомнить, чтобы суеверие не смущало ваши умы,

когда мы приступим к уничтожению вакханалий и к разгону нечестивых сборищ.

(11) А именно это мы и собираемся сделать с изволения и при помощи

бессмертных богов:, которые давно уже гневались на то, что их именем

прикрывали разврат и преступления, и теперь разоблачили эту гнусность — не

для того, чтобы оставить ее безнаказанной, но чтобы со всей строгостью

покарать. (12) Сенат поручил мне и моему коллеге чрезвычайное расследование

этого дела и мы полны решимости выполнить свой долг. Младшим магистратам мы

поручили организовать ночные обходы города. (13) Но необходимо, чтобы вы,

квириты, ревностно выполняли каждый на своем месте, приказы, которые вам

будут даны, и пресекали любые попытки мятежников устроить волнения и

беспорядки»[125].

Что обращает на себя внимание, если отбросить риторические украшения

этой речи? Набор обвинений в концентрированном виде повторяет то, что уже

известно из предыдущего рассказа Ливия[126], но беспокойство вызывает не

только это, но и рост числа вакхантов[127]. С точки зрения консула (во

всяком случае, в этом он пытается убедить собравшихся) теперь

многочисленные вакханты представляют угрозу не только для частных граждан,

но и для государства в целом[128] (правда, в чем именно состоит опасность,

оратор не уточняет, так что все его выступление, как кажется, служит одной

цели — еще большему нагнетанию напряженности). В целом же конкретные

претензии к участникам вакханалий можно свести к нескольким пунктам: во-

первых, это собрания недозволенные[129]; во-вторых, развращенные

вакханалиями юноши не способны к несению военной службы, им нельзя доверить

защиту Отечества[130]; в-третьих, для благочестия пагубны чужеземные обряды

и предки уже неоднократно налагали запрет на служение богам, не

соответствующее римским обычаям[131]. Итак, все эти обвинения не касаются

религиозной стороны вопроса в нашем понимании слова; если религия в данном

случае интересует консула, то только как государственное установление,

которое вакханты нарушают не самим фактом своего служения божеству, а тем,

что оно не санкционировано государством в лице его магистратов.

Насколько основательны были обвинения, выдвинутые против вахкхантов?

Ведь жертвой подобных же наветов были и иудеи, и христиане, а все наши

источники принадлежат противникам дионисизма[132]. Ливий уверяет, что

ночные процессии и обряды кончались пьяными оргиями и повальным развратом.

Текст эдикта, подлинник которого был найден в Калабрии, ничего не говорит

об этом. Известно к тому же, что дионисизм был еще раньше реформирован

Мелампом и орфиками. Разнузданность его первых проявлений в Греции давно

исчезла.

Из допросов вакхантов явствует, что они относились к своим собраниям

как к мистериальным действам. Перед началом праздников блюли чистоту,

воздержание и давали клятву хранить тайны посвящения. Уже это одно говорит

против обвинителей[133].

С другой стороны, вполне возможно, что находились и такие лица,

которые искали в вакханалиях не мистического или гражданского освобождения,

а способа испытать острые ощущения. У многих римлян дионисический экстаз

мог действительно превращаться в сексуальный разгул. Сами обряды,

символизировавшие смерть и воскресение Вакха, должны были действовать

возбуждающе. Итак, все вместе: страх перед заговорами и тайными союзами и

боязнь нравственного разложения — привело к судебным процессам, на которых

выносились крайне жестокие приговоры[134].

«Боги отцов победили! Чужеродные культы были теперь окончательно

заклеймены, девиз: patrios ritus servanto — стал лозунгом римского

правительства. Эти patrii ritus были по преданию установлены Нумой

Помпилием, царем—собеседником богов. Его считали римляне основателем своей

религии, той религии, которая за незначительными изменениями, была

сохранена до тех пор и должна была быть сохраняема и впредь. Мнение это

стало руководящим правилом религиозной политики римского сената вплоть до

конца республики. Даже Цицерон, этот восторженный почитатель Греции и

греческой культуры, дает своему идеальному государству (в книгах De

legibus) сакральную конституцию, почти-то совпадающую «с законом Нумы»», —

такими словами завершает свой рассказ о преследовании вакханалий

Ф. Ф. Зелинский[135].

Почему же эта победа была одержана и в чем культурно-историческая

специфика всего эпизода?

Прежде всего, следует отметить, что Рим в лице вакханалий столкнулся с

тем же вызовом, с каким Греция за четыре-пять столетий до того — не

признанным официально, но очень привлекательным для широких масс населения

культом. Привлекательность его и в том, и в другом случае состояла, по-

видимому, в том, что он уводил граждан из узких рамок официальной религии,

давал выход эмоциональной потребности в общении с высшим, давал участникам

мистерий надежду на благую судьбу в посмертном существовании. И в Греции, и

в Риме новый культ встретил сильное сопротивление, что нашло отражение в

Греции — на уровне мифов о преследованиях Диониса и его почитателей, в

Риме — в действиях консулов и сената. Однако результаты были

противоположными. В Греции остановить волну дионисизма не удалось, и он был

реформирован и приспособлен к традиционной религии и нуждам полиса в

результате деятельности Мелампа. Объяснить это можно, наверное,

раздробленностью Греции, в которой каждая община оказывалась наедине с

новым культом. Иное дело Рим с его традиционной приверженностью сильному

государству. Если использовать современную терминологию, то Рим, наверное,

был тоталитарен в хорошем смысле слова. Идея величия Государства и

ничтожности отдельного человека, весь смысл которого заключается в служении

государству, пронизывает римскую культуру, взятую в самых различных ее

аспектах. В Риме было дозволено все — за исключением того, что могло

причинить ущерб государству. Характерно, что всего дважды за всю его

историю, Рим не принял нового культа — в случае вакханалий и в случае

христианства. Любопытно, что, как отмечал еще Ф. Ф. Зелинский, набор

обвинений в адрес вакхантов и первых христиан был практически одинаковым. В

том и в другом случае приверженцы традиций видели (и не без оснований)

смертельную угрозу для традиционного всевластия государства, исходившую от

новой формы культа. Именно потому репрессии были так жестоки. Таким

образом, чисто политическая реакция на религиозный вопрос вскрывает одну из

характернейших черт римской культуры — полное растворение интересов и

духовной жизни личности в требованиях, предъявляемых человеку государством.

Заключение

Изучение истории религии греков и римлян существенным образом помогло

познанию их характера, т.к. оно дало возможность бросить взгляд на

проявление народного сознания в повседневной жизни. В таинственных культах

мы во многих случаях прямо замечаем темную сторону жизни первобытного

народа; о дикости, неразвитости, о чувственных страданиях говорят нам

человеческие жертвоприношения, которые еще существовали во время

императоров, и даже в связи с употреблением в пищу человеческого мяса.

Суеверное внимание к знамениям и чудесам, которые много раз имело столь

роковое значение для человеческой жизни; грубые праздничные игры, во время

которых люди одевались наподобие зверей или предавались разврату при

отправлении сладостных культов. Также занесенные с Востока течения, которые

можно наблюдать в культах Артемиды и Диониса, не распространились бы так

быстро в Греции и не дошли бы до такой степени безобразия, если бы в народе

не жила склонность к неумеренным проявлениям чувственной жизни. Вообще

религия в гораздо большей мере, чем это думали раньше, была для грека

делом, полным значения; она занимала его фантазию и определяла многие из

его поступков; с искренней преданностью принимал он участие в почитании

богов и находил себе особенное удовлетворение в мистической стороне этого

почитания.

Е.А.Торчинов в своей работе, опираясь на труд М. Элиаде «Шаманизм»,

указывает на наличие шаманистического элемента в античной религии и

предполагает, что без его учета любое описание древнегреческой религии и

любой ее анализ будут неполными и фрагментарными. К элементам шаманизма, по

мнению автора, в античной религии как раз можно отнести экстаз вакханалий,

и идею энтузиазма как одержимости божеством, и связанную с ней практику

оракулов и некромантов. Однако эти моменты являются универсальными,

присутствующими в большинстве архаических и древних культур, а потому не

специфически античными. Кроме того, вакхический экстаз структурно серьезно

отличается от шаманского и приближается к экстатизму ближневосточных

культов.

Этот экстаз и экзальтация поклонников Диониса создавали у греков

иллюзию внутреннего единения с божеством и тем уничтожали непроходимую

пропасть между богами и людьми. Бог становился имманентен человеку. Поэтому

мифология Диониса, выдвигая человеческую самодеятельность, лишала ее

мифологической направленности. В результате этого возникшая из культа

Диониса трагедия использовала мифологию в качестве подсобного

(художественного) приема, а возникшая из культа Диониса комедия прямо

приводила к изничтожению древних богов, к полному попиранию прежних

представлений. И у Еврипида, и у Аристофана мифологические персонажи сами

свидетельствуют о своей пустоте и бессмысленности, и поэтому мифология

здесь приходит к настоящему самоотрицанию.

То же самое касается и Рима. Как ни стремилось римское общество

хранить себя от всего инородного, оно не застыло в абсолютной замкнутости.

«Охранительную» тенденцию постепенно стала уравновешивать открытость к

влияниям, которые насыщали латинство все новыми и новыми элементами. В

античности важнейшим из этих элементов был этрусский. Находясь в тесных

отношениях с греками, этруски переняли от них и культ Олимпийцев. Начиная с

III в. до н.э. на римскую религию очень сильное влияние стала оказывать

греческая религия. Римляне заимствовали почти весь греческий пантеон,

однако при этом римский сенат принимал всевозможные меры против

распространения оргиастических восточных культов, считая, что они подрывают

официальную римскую религию, с которой связывалась мощь Римского

государства и его устойчивость.

Знаменитое «дело о вакханалиях» как нельзя лучше вскрывает то чуждое и

пугающее римлян, те неприемлемые для традиционной римской культуры моменты,

которые были в греческом празднике вакханалий. В нем с выразительной

полнотой воплотился тот конфликт, который был описан еще Еврипидом в

«Вакханках» — конфликт между возмущенным неблагопристойностью человеческим

рассудком и человеческим же стремлением приобщиться к необычному. Как видно

из всех подробностей происшедших событий, по мнению римлян, условием

сохранения «добрых нравов», нравов предков, был государственный контроль

над религией, а вакханты стояли вне этого контроля. Таким образом,

Главной причиной расправы с ними (как позже с христианами) был не

столько эротизм их культа, сколько его самовольность, невписываемость в

официальную религиозную систему. Таким образом, отношение сената к

мистериям Диониса и их участникам выражает самую суть чрезвычайно важного

для понимания античной культуры различия в восприятии божественного у двух

великих народов античности — греков и римлян.

Библиография

Источники

1. Августин Аврелий. О Граде Божьем. Киев, 1907.

2. Аполлодор. Мифологическая библиотека. Изд. подг. В. Г. Борухович.

М., 1993.

3. Аполлоний Родосский. Аргонавтика / Пер. Г. Церетели // Александрийская

поэзия. М., 1972.

4. Арриан. Индия // Вестник древней истории. 1940. №2.

5. Варрон. О сельском хозяйстве / Пер. М. Е. Сергеенко. М., 1964.

6. Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида / Пер. С. Шервинского и

С. Ошерова. М., 1979.

7. Гесиод. Теогония / Пер. В. В. Вересаева // Эллинские поэты. М., 1999.

8. Гигин. Астрономия / Пер. А. И. Рубана.СПб., 1997.

9. Гигин. Мифы / Пер. Д. Торшилова.СПб, 2000.

10. Гомер. Илиада / Пер. Н. И. Гнедича. М., 1980.

11. Гомеровские гимны / Пер. В. В. Вересаева // Эллинские поэты.

М., 1999.

12. Гораций. Послания // Гораций Флакк. Полное собрание сочинений / Под

ред. Ф. Петровского. М.; Л., 1936.

13. Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. Мифология. М., 1999.

14. Еврипид. Вакханки / Пер. И. Анненского // Еврипид. Трагедии.

СПб., 1999.

15. Катон. О земледелии /. М.; Л., 1950.

16. Колумелла. О сельском хозяйстве / Пер. М. Е. Сергеенко // Ученые

земледельцы древней Италии. М., 1970.

17. Овидий. Метаморфозы / Пер. С. Шервинского. М., 1979.

18. Овидий. Фасты / Пер. С. Шервинского // Овидий. Элегии и малые поэмы.

М., 1973.

19. Павсаний. Описание Эллады / Пер. С. П. Кондратьева. М., 1994. Т. 1—2.

20. Плутарх. Греческие вопросы // Плутарх. Застольные беседы /Под ред.

Я. М. Боровского, М. Л. Гаспарова. Л., 1990.

21. Плутарх. Застольные беседы /Под ред. Я. М. Боровского,

М. Л. Гаспарова. Л., 1990.

22. Страбон. География /Пер. Г. Стратановского. М., 1994.

23. Тацит. Анналы / Пер. А. С. Бобовича // Тацит. Сочинения. М., 1969.

Т. 1.

24. Тибулл. Элегии // Катулл. Тибулл. Проперций. Сочинения / Пер.

Ф. Петровского. М., 1969.

25. Тит Ливий. История Рима от основания Города / Пер. под ред.

М. Л. Гаспарова, Г. С. Кнабе, В. М. Смирина. М., 1993. Т. 3.

26. Феокрит. Идиллии / Пер. М. Е. Грабарь-Пассек // Александрийская

поэзия. М., 1972.

27. Филострат. Жизнь Аполлония Тианского / Пер. Е. Г. Рабиновича.

М., 1985.

28. Цицерон. Письма к Аттику, близким, брату Квинту. М., 1993. Т. 1–3.

29. Цицерон. О законах // Цицерон. Диалоги. М., 1966.

30. Элиан. Пестрые рассказы / Пер. С. В. Поляковой. М., 1995.

31. Элий Лампридий. Гелиогабал / Пер. С. П. Кондратьева под ред.

А. И. Доватура // Властелины Рима. М., 1992.

32. Эсхил. Эдонцы (фрагмент) / Пер. В. Ярхо // Эсхил. Трагедии. М., 1993.

33. Юлий Капитолин. Антонин Пий / Пер. С. П. Кондратьева под ред.

А. И. Доватура // Властелины Рима. М., 1992.

Литература

34. Анненский И. Ф. Античная трагедия // Еврипид. Трагедии. СПб., 1999.

С. 215—252.

35. Анпеткова-Шарова Г. Г., Чекалова Е. И. Античная литература: Учеб.

пособие. Л., 1989. С. 117-119.

36. Античная литература. / Под ред. проф. А. А. Тахо-Годи. М., 1986.

37. Бартонек А. Златообильные Микены. М., 1992.

38. Бодянский П. Н. Римские вакханалии и преследования их в VI в. от

основания Рима. Киев, 1882. С. 59.

39. Буассье Г. Римская религия от времен Августа до Антонинов. М., 1914.

40. Винничук Л. Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима. М., 1988.

41. Грейвс Р. Мифы Древней Греции. М., 1992.

42. Еременко В. П. Мистика в православии. Киев., 1986.

43. Замалева Т. М., Овчинникова Е. А. «От плода уст своих…»:

свободомыслие и философия в Древнем мире. СПб., 1995.

44. Зелинский Ф. Ф. Древнегреческая религия. Киев, 1993.

45. Зелинский Ф. Ф. История античной культуры. СПб., 1995.

46. Зелинский Ф. Ф. Рим и его религия //Зелинский Ф. Ф. Из жизни идей.

М., 1995. Т. 2.

47. Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство // Эсхил. Трагедии. М., 1989.

С. 351—452.

48. Иванов Вяч. Эллинская религия страдающего бога // Эсхил. Трагедии.

М., 1989. С. 307—350.

49. Иллюстрированная история религий. М., 1993.

50. История Древнего Рима; Учебник/ Под ред. В. И. Кузищина. М., 1993.

51. Лосев А. Ф. Дионис // Мифы народов мира. Энциклопедия. М., 1987.

Т. 1. С. 380–382.

52. Лосев А. Ф. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957.

53. Маяк И. Л. О запрещении вакханалий в Риме // Советская археология,

1958. Т. 28. С. 256–261.

54. Мень А. История религии: в поисках Пути, Истины и Жизни. М., 1992.

Т. 4. Дионис, Логос, Судьба.

55. Мень А. История религии: в поисках Пути, Истины и Жизни. М., 1993.

Т. 6. На пороге Нового Завета.

56. Моммзен Т. История Рима. М., 1936. Т. 1.

57. Нильссон М. Греческая народная религия. СПб., 1998.

58. Нич К. В. История Римской республики. М., 1908.

59. Сергеенко М. Е. Жизнь древнего Рима. М., 1964.

60. Торчинов Е. А. Религии мира: Опыт запредельного: Психотехника и

трансперсональные состояния. СПб., 1998.

61. Ферреро Г. Величие и падение Рима. М., 1915. Т. 1.

62. Штаерман Е. М. Либер // Мифы народов мира. Энциклопедия. М., 1987.

Т. 2. С. 53.

63. Штаерман Е. М. Латин // Мифы народов мира. Энциклопедия. М., 1987.

Т. 2. С. 39—40.

64. Штаерман Е. М. Мораль и религия угнетенных классов Римской империи.

М., 1961.

65. Штаерман Е. М. Социальные основы религии Древнего Рима. М., 1987.

66. Preller L. Romische Mythologie. Berlin, 1858.

-----------------------

[1] Еврипид. Вакханки / Пер. И. Анненского // Еврипид. Трагедии.

СПб., 1999.

[2] Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида / Пер. С. Шервинского и

С. Ошерова. М., 1979.

[3] Овидий. Фасты / Пер. С. Шервинского // Овидий. Элегии и малые поэмы.

М., 1973.

[4] Августин Аврелий. О Граде Божьем. Киев, 1907.

[5] Тит Ливий. История Рима от основания города / Пер. под ред.

М. Л. Гаспарова, Г. С. Кнабе, В. М. Смирина. М., 1993. Т. 3.

[6] Аполлодор. Мифологическая библиотека. Изд. подг. В. Г. Борухович.

М., 1993; Павсаний. Описание Эллады / Пер. С. П. Кондратьева. М., 1994.

Т. 1—2; Варрон. О сельском хозяйстве / Пер. М. Е. Сергеенко. М., 1934 и др.

[7] Preller L. Rцmische Mythologie. Berlin, 1858.

[8] Иванов Вяч. Эллинская религия страдающего бога // Эсхил. Трагедии.

М., 1989. С.

[9] Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство // Эсхил. Трагедии. М., 1989

[10] Зелинский Ф. Ф. Древнегреческая религия. Киев., 1993.

[11] Зелинский Ф. Ф. Рим и его религия //Зелинский Ф. Ф. Из жизни идей.

М., 1995. Т. 2.

[12] Лосев А. Ф. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957.

[13] Мень А. История религии: в поисках Пути, Истины и Жизни. М., 1992.

Т. 4. Дионис, Логос, Судьба.

[14] Мень А. История религии: в поисках Пути, Истины и Жизни. М., 1993.

Т. 6. На пороге Нового Завета.

[15] Нильссон М. Греческая народная религия. СПб., 1998.

[16] Торчинов Е. А. Религии мира: Опыт запредельного: Психотехника и

трансперсональные состояния. СПб., 1998.

[17] Штаерман Е. М. Мораль и религия угнетенных классов Римской империи.

М., 1961

[18] Штаерман Е. М. Социальные основы религии Древнего Рима. М., 1987.

[19] Маяк И. Л. О запрещении вакханалий в Риме // Советская археология,

1958. Т. 28. С. 256–261.

[20] Цит. по: Мень А. В. Указ. соч. Т. 4. С. 41.

[21] Еременко В. П. Мистика в православии. Киев, 1986. С.12–13

[22] Роде Э. Psyche, 303. Цит. по: Иллюстрированная история религий. Т.2.

Спасо–Преображенский Валаамский монастырь, М., 1993. С. 259.

[23] См.: Бартонек А. Златообильные Микены. М., 1992.

[24] Лосев А. Ф. Дионис. // Мифы народов мира. Энциклопедия. Т.1. С.380.

[25] Там же.

[26] Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. III. 62;74; IV. 4.

[27] Орфический фрагмент 59; Плутарх. Застольные вопросы. VII. 5.705В.

[28] Грейвс Р. Мифы Древней Греции. М., 1992. С. 39.

[29] Еврипид. Вакханки. 88—93.

[30] Аполлодор. Мифологическая библиотека. III. 4.3; Аполлоний Родосский.

Аргонавтика. IV. 1133-1138.

[31] Еврипид. Вакханки. 95—104.

[32] Еврипид. Вакханки. 556—559.

[33] Аполлодор. Мифологическая библиотека. III. 4.3

[34] Лосев А. Ф. Дионис. // МНМ. Т.1. С. 380.

[35] Гомеровский гимн XXVI. 3—8.

[36] Мень А. В. Указ. соч. Т.4. С. 46.

[37] Торчинов Е. А. Религии мира: Опыт запредельного: Психотехника и

трансперсональные состояния. СПб., 1998. С. 134.

[38] Еврипид. Вакханки. 99—102; Павсаний. Описание Эллады. VIII.37.3;

Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. III.62; Орфический гимн XIV.6.

[39] Аполлодор. Мифологическая библиотека. III.4.3; Гигин. Мифы. 182;

Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. III. 68—69; Аполлоний

Родосский. Аргонавтика. IV.1133; Сервий. Комментарии к «Буколикам»

Вергилия. VI.15.

[40] Соответствующие тексты см.: Лосев А. Ф. Указ. соч. С. 192 (№21 g).

[41] Там же. С. 192 (№21 d).

[42] Анненский И. Ф. Античная трагедия // Еврипид. Вакханки. СПб., 1999.

С. 216—217.

[43] Аполлодор. Мифологическая библиотека. III.5.1; Эсхил. Эдонцы

(фрагмент); Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. III. 70—71.

[44] Еврипид. Вакханки. 73; Плутарх. О реках. 24; Павсаний. Описание

Эллады. X.29.2; Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. II.38;

Страбон. География. XI.5.5; Филострат. Жизнь Аполлония Тианского. II.8—9;

Арриан. Индия. 5.

[45] Павсаний. Описание Эллады. VII.2.4—5; Плутарх. Греческие вопросы. 56.

[46] Аполлодор. Мифологическая библиотека. III.5.1; Гомер.

Илиада. VI.130—140.

[47] Феокрит. Идиллии. XXVI; Овидий. Метаморфозы. III.70 сл.; Еврипид.

Вакханки.

[48] Овидий. Метаморфозы. IV.1—40,390—415; Элиан. Пестрые рассказы. III.42;

Плутарх. Греческие вопросы. 38.

[49] Плутарх. Греческие вопросы. 38.

[50] Аполлодор. Мифологическая библиотека. III.5.3.

[51] Гомеровский гимн к Дионису. 6 сл.; Аполлодор. Мифологическая

библиотека. III.5.3; Овидий. Метаморфозы. III.577—699.

[52] Еврипид. Вакханки. 105, 534, 566, 608.

[53] Там же. 618, 920—923.

[54] Аполлодор. Эпитома. I.9; Гесиод. Теогония. 974; Гигин.

Астрономия. II.5.

[55] Грейвс Р. Указ. соч. С. 75.

[56] Там же.

[57]Аполлодор. Мифологическая библиотека. III.5.3; Павсаний. Описание

Эллады. II.31.2.

[58] Квинт Меккий. Молитва виноделов Вакху. // Греческая эпиграмма.

М., 1960.

[59] Винничук Л. Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима. М., 1988.

С. 359.

[60] Лосев А. Ф. Дионис // МНМ. Т. 1. С. 381.

[61] Иллюстрированная история религий. С. 215.

[62] Винничук Л. Указ. соч. С. 361.

[63] Нильссон М. Греческая народная религия. СПб., 1998. С. 49.

[64] По другому истолкованию, это пляска на скользком бурдюке с вином. См.:

Иллюстрированная история религий. С. 386.

[65] Аполлодор. Мифологическая библиотека. III.14.7.

[66] Винничук Л. Указ. соч. С. 358.

[67] Анненский И. Ф. Указ.соч. С. 216.

[68] Нильссон М. Указ.соч. С. 45.

[69] Винничук Л. Указ.соч. С. 260.

[70] Нильссон М. Указ. соч. С. 46-48. Другие описания праздника, несколько

отличающиеся в деталях, см.: Винничук Л. Указ. соч. С. 260;

Иллюстрированная история религий. С. 287.

[71] Винничук Л. Указ. соч. С. 359-361.

[72] Иллюстрированная история религий. С. 286-287.

[73] Нильссон М. Указ. соч. С. 50.

[74] Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство. С. 447.

[75] Там же. С. 446-447.

[76] Мень А. В. Указ. соч. Т. 4. С. 39.

[77] Еврипид. Вакханки. 78—82.

[78] Мень А. В. Указ. соч. Т. 4. С. 42.

[79] Там же. С. 42.

[80] Иллюстрированная история религий. Указанную аналогию, проведенную

Э. Роде, с большим сочувствием отмечает также Ф. Ф. Зелинский. См.:

Зелинский Ф. Ф. Древнегреческая религия. Киев, 1993. С. 86.

[81] Зелинский Ф. Ф. История античной культуры. СПб., 1995. С. 116—117.

[82] Мень А. В. Указ. соч. С. 46.

[83] Иллюстрированная история религий. С. 343. В данном месте имеется в

виду текст религиозных установлений, которые излагаются от имени Цицерона в

его диалоге «О законах» (II.8.19—23).

[84] История Древнего Рима. Учебник / Под ред. В. И. Кузищина. М., 1993.

С. 42.

[85] Винничук Л. Указ. соч. С. 173—175.

[86] История древнего Рима. С. 43.

[87] Цит. по: Иллюстрированная история религии. С. 308.

[88] Буассье Г. Римская религия от времен Августа до Антонинов. М., 1914.

С. 16—17.

[89] Мень А. Указ. соч. Т. 6. С. 295

[90] Мень А. Указ. соч. Т. 6. С. 296.

[91] Тит Ливий. История Рима от основания Города. III.55.7.

[92]Штаерман Е. М. Социальные основы религии Древнего Рима. С. 85.

[93] Preller L. Romische Mythologie. S. 441—442. Ср. Этимологию имени Либер

у Блаженного Августина: «По их мнению Либер назван так от освобождения

(liberamentum), потому что по милости его мужчины освобождаются от семени,

когда испускают его при совокуплении; по отношению к женщинам — так как их

они представляют испускающими семя — ту же роль исполняет Либера, которую

они считают и Венерой. Поэтому во храме Либера выставляется мужской член, а

во храме Либеры — женский. Либеру, сверх того, предлагают и женщин, и вино,

для возбуждения похоти. Отсюда вакханалии отправляются с величайшем

безумием. Сам Варрон сознается, что подобные вещи могли твориться

совершающими вакханалии не иначе, как при умственном исступлении» (О граде

Божьем. VI.9). Очень вероятно, что повсеместно упоминается в надписях Южной

Италии жрица Цереры и Венеры означает жрицу Цереры или Либеры. См.:

Preller L. Op. cit. S. 442.

[94] Ibid. S. 440.

[95] Августин. О граде Божьем. VI.9. Культ Либера, естественно, вызывал

негодование у христианских авторов, и августин посвятил его обличению целую

главу с характерным названием «О мерзости культа, совершаемого в честь

Либера». В ней он писал: «А до какой мерзости достиг культ Либера, которому

они усвояют власть над жидкими семенами, а потому не только над жидкостями

плодов, между которыми своего рода первое место занимает вино, но и над

семенами животных, — об этом жаль было бы говорить по причине

продолжительности речи; но не жаль в виду их горделивой тупости. Впрочем, я

все же нахожу себя вынужденным опустить кое-что, так как всего очень много.

Он говорит, что на перекрестках Италии некоторые подробности культа Либера

совершаются с такою отвратительною свободою, что в честь его почитается

срамной мужской член, — почитается не с сохранением сколько-нибудь скромной

тайны, а с открытым и восторженным непотребством. Так, этот гнусный член,

положенный в тележки, в дни праздника Либера с великим почетом вывозится

сначала в деревнях на перекрестки, а затем ввозится и в самый город. В

городе же Лавинии Либеру посвящен был целый месяц, в продолжении которого у

всех на языке были похабнейшие слова, пока этот член не провозили через

площадь и не прятали в своем месте. На этот почтенный член почтеннейшая из

матрон обязана была открыто возложить корону! Так, изволите ли видеть,

должен был умилостивляем быть бог Либер ради урожая; так должна была

удаляема быть язва от полей: нужно было принудить благородную женщину

сделать публично такое, чего не позволила бы себе сделать в театре и

блудница, если бы зрительницами были благородные женщины. Стало быть,

одного Сатурна считалось недостаточным для семян, если нечистая душа имела

случай к изобретению многих богов, и отвратившись вследствие нечистоты от

единого Бога и через многих богов развратившись жадностью еще к большей

нечистоте, называла эти святотатства священнодействиями и отдавала себя на

поругание и осквернение толпы мерзких демонов» (Августин. О граде

Божием. VII.21.).

[96] Гораций. Письма. II.1.145 сл.; Вергилий. Георгики. II.385; Тит Ливий.

История Рима от основания Города. VII.2.

[97] См.: Сергеенко М. Е. Жизнь древнего Рима. М., 1964. С. 201,321.

[98] Об участии в этом празднике высокопоставленных лиц см.: Тацит.

Анналы. XI.31; Элий Лампридий. Гелиогабал. 11; Юлий Капитолин. Антонин

Пий. 11.

[99] Варрон. О сельском хозяйстве. I.1.4—6.

[100] Праздник этот происходил 17 марта (Штаерман Е. М. Либер // МНМ.

М., 1981. Т. 2. С. 53). О его обрядах см.: Вергилий. Георгики. II.380 сл.;

Тибулл. Элегии. II.155 сл.; Варрон. О сельском хозяйстве. I.2.19.

[101] Вергилий. Георгики. II.380—396.

[102] Штаерман Е. М. Латин // МНМ. Т. 2. С. 40.

[103] Колумелла. О сельском хозяйстве. XII.18.4.

[104]Штаерман Е. М. Социальные основы религии Древнего Рима. С. 133—134.

[105] Сервий. Комментарий на Вергилия. «Энеида». III.20; IV.58.

[106] Preller L. Op. cit. S. 444.

[107] Овидий. Фасты. III.777; Цицерон. К Аттику. VI.1.12;IX.9.4.

[108] Овидий. Фасты. III.771—788.

[109] О судьбе культа Либера—Диониса в императорскую эпоху см.:

Штаерман Е. М. Мораль и религия угнетенных классов Римской империи.

М., 1961. С. 247—249.

[110] Тит Ливий. История Рима от основания Города. XXXIX.8.3—14.10.

[111] Маяк И. Л. О запрещении вакханалий в Риме. С. 257.

[112] Тит Ливий. История Рима от основания Города. XXXIX.13.8.

[113] Там же.

[114] Там же. XXXIX.13.9;17.6.

[115] Там же. XXXIX.9.2.

[116] См., напр.: Нич К. В. История Римской республики. М., 1908. С. 248;

Моммзен Т. История Рима. М., 1936. Т. 1. С. 820.

[117] Маяк И. Л. О запрещении вакханалий в Риме. С. 258.

[118] Маяк И. Л. О запрещении вакханалий в Риме. С. 256—257.

[119] Бодянский П. Н. Римские вакханалии и преследования их в VI в. от

основания Рима. Киев, 1882. С. 59.

[120] Мень А. Указ. соч. Т. 6. С. 312.

[121] Цит. по: Мень А. Указ. соч. Т. 6. С. 313.

[122] Катон в своем трактате «Земледелие» даже специально оговаривал, что

управляющему имением (вилику) запрещено обращаться за советам к бродячим

предсказателям и халдеям (см.: Катон. Земледелие. 5.4).

[123] Ср., например, оценку, даваемую И. Л. Маяк: «Конкретные меры,

принятые к пресечению собраний приверженцев культа Вакха, свидетельствует о

беспокойстве римского сената о том, что под видом священнодействий

скрываются тайные союзы, тайные организации, направленные на подрыв устоев

как самого Рима, так и всей системы италийского союза. В пользу этого

утверждения говорит сложность этнического состава вакхантов. Среди них

Ливий называет римлян Эбутия, Атиниев, кампанцев Церриниев, фалиска

Опитерния, т.е. людей, принадлежавших разным италийским народностям. И

Ливий, и текст сенатского постановления, как мы видели, показывают, что

вакханалии были распространены в различных частях Апеннинского полуострова…

Сложность социального и этнического состава вакхантов, массовый характер

вакхического движения, опасения властей перед ним позволяют думать, что

вакханалии были выражением недовольства широких общественных слоев

существовавшим порядком в Риме и по всей Италии» (Маяк И. Л. О запрещении

вакханалий в Риме. С. 259—260).

[124] Штаерман Е. М. Социальные основы религии древнего Рима. М., 1987.

С. 126.

[125] Тит Ливий. История Рима от основания Города. XXXIX.15.2—16.13.

[126] Там же. XXXIX.15.8—9.

[127] Там же. XXXIX.15.10.

[128] Там же. XXXIX.16.3—4.

[129] Там же. XXXIX.15.11—12.

[130] Там же. XXXIX.15.13—14.

[131] Тит Ливий. История Рима от основания Города. XXXIX.16.8—9.

[132] Ф. Ф. Зелинский поднимается по этому поводу до обобщения, носящего,

по-видимому, универсальный характер: «Судьба тайных обществ – тем более

чужеродных — везде одинакова; кто не может проникнуть в таинственную

завесу, поднимающуюся только для посвященных, тому за нее чудятся полные

соблазна и ужаса картины, среди которых половой разврат занимает первое

место» (Зелинский Ф. Ф. Рим и его религия. С. 57).

[133] Мень А. Указ. соч. Т. 6. С. 315.

[134] Тит Ливий. История Рима от основания Города. XXXIX.17.5—7.

[135] Зелинский Ф. Ф. Рим и его религия. С. 59.