Социальные идеи Корана и их эволюция
4
РЕФЕРАТ
Социальные идеи Корана и их эволюция
Легко предвидеть возражение, направленное против самого метода относительно-хронологического анализа: даже относительная датировка сур Корана не может претендовать на точность, здесь возможны ошибки как в отношении целых сур, так тем более применительно к отдельным аятам внутри сур. Это возражение не имеет, однако, решающего значения, ибо общая тенденция может быть установлена даже при наличии ошибок в частностях. Поэтому вполне допустим анализ социальных идей Корана в историко-хронологическом плане, исходя из принятой относительной датировки.
Первые по времени своего появления суры -- 96-я и 74-я -- призывают людей признать Мухаммеда пророком Аллаха. Имя бога Аллаха не было новым для мекканцев, ибо оно обозначало племенного бога мекканских курейшитов. Новым было вначале лишь требование признания Мухаммеда посланцем, пророком Аллаха. Но у мекканцев не было никаких оснований к такому признанию. Сам Мухаммед происходил из рода, не пользовавшегося особым уважением среди своих земляков. Чудес, или «знамений», он показать не мог. Единственное, на что он ссылался,-- его видения и «откровения», но мекканские купцы были деловыми людьми, не склонными верить голословным россказням. Что же касается социальных низов мекканского общества, то и для них первоначальная проповедь Мухаммеда не содержала в себе ничего соблазнительного и мобилизующего.
Наряду с абстрактным призывом «уверовать», в ранних сурах Корана встречаются требования творить добрые дела, за что пророк сулит награду неисчислимую (95,6). В числе перечисленных добрых дел пока фигурирует лишь одно -- «накормить бедняка». Подвергается осуждению тот, который «не верил в Аллаха великого и не побуждал «накормить бедняка» (69, 33--34). В уста грешников влагается покаяние такого рода: «Мы не были среди молящихся... и мы объявляли ложью день суда...» (74, 44, 47). Помимо туманного обвинения в погрязании грешнику вменяется отсутствие молитвенного усердия, неверие в день суда и отказ от кормления бедняка. Во всех этих требованиях опять-таки не содержится ничего социально-значительного.
На некоторой ступени развития откровения, не самой ранней, появляется идея единобожия, играющая в дальнейшем центральную роль во всем мусульманском вероучении: «...нет божества, кроме него...» (20, 7), «...нет божества, кроме меня!» (20, 14),-- говорит Коран об Аллахе. Мобилизующего значения для основных социальных группировок мекканского общества догматическое требование монотеизма иметь не могло, ибо оно было оторвано от практической жизни. Другое дело -- вопрос о том, каково должно быть поведение уверовавших в отношении тех, которые отказываются верить в единого бога. В этом вопросе Мухаммед мекканского периода своей деятельности не выдвинул никакой позитивной идеи.
Одно время он даже колебался в своем непримиримом отношении к многобожию. Коран содержит текст, в котором недвусмысленно отвергается существование языческих богинь: Лат, Уззы и Манат (53; 19--23). Известно, однако, что эта сура была дана Мухаммедом на следующий день после того, как он в собрании курейшитов высказался доброжелательно в отношении культа указанных выше богинь. Это был, очевидно, тактический маневр, в целесообразности которого Мухаммед тут же разочаровался, после чего решил занять более определенную позицию. Но эта определенность в течение всего мекканского периода не привела пророка к призыву вести войну с мно-гобожниками.
Он ограничивался ссылкой на то, что неверующие будут наказаны Аллахом. Пророк не скупился на угрозы и по любому удобному поводу намекал на то, что «потом они узнают», а пока «пусть они едят, наслаждаются, и надежда их отвлекает» (15,3). Рекомендуется даже, если они захотят стать мусульманами, не спешить принимать их. Можно даже изобразить видимость благожелательного отношения к нежелающим уверовать. В сурах мекканского периода неоднократно повторяется призыв отвернуться от многобожников и от неверующих (6, 106; 32,30) и предоставить их собственной судьбе. В одном случае пассивное отношение к такому, казалось бы, нетерпимому факту, как отказ уверовать в истинного бога и его пророка, обосновывается указанием на то, что этот отказ входит в намерения Аллаха: «...если бы пожелал твой господь, тогда уверовали бы все, кто на земле, целиком». А если так, то «разве ж ты вынудишь людей к тому, что они станут верующими?» (10, 99). Стимула и повода для такого социального действия, которое могло бы объединить массы, здесь пока не обнаруживается.
Пророк требовал веры и покорности под страхом грядущей эсхатологической катастрофы, оперируя угрозами адских мук и посулами райских наслаждений. Для того чтобы выяснить то социально-практическое значение, которое имели для мекканцев того времени эти угрозы и посулы, важно установить, какого рода жизненное поведение могло с точки зрения Корана дать людям надежду на райское блаженство и внушить им страх перед угрозой адских мук. Иначе говоря, речь идет о том, какого поведения в их практической жизни требовал пророк от своих последователей.
Вначале, как уже говорилось, эти требования были неопределенными и немногочисленными,-- добрые дела фактически сводились к мелкой благотворительности. В дальнейшем нравственные предписания делаются более сложными и многообразными. К требованию подкармливать бедняков присоединяется почитание сирот (90,18), хорошее отношение к родителям, особенно престарелым: «Если достигнет у тебя старости один из них или оба, то не говори им -- тьфу! и не кричи на них, а говори им слово благородное» (17,24). Мерзостью объявляется прелюбодеяние. Мекканские суры содержат одно запрещение, которое выглядит весьма гуманным и прогрессивным: пророк требовал отказаться от убийства новорожденных девочек.
Многие историки, особенно арабского происхождения, настаивают на том, что такого обычая у арабов, современных Мухаммеду, не существовало. Было бы невозможно в этом случае объяснить появление такого запрета. Похоже на то, что в древности обычай закапывания в песок пустыни «лишних» новорожденных девочек бытовал у народов Аравии, и, вероятно, ко времени Мухаммеда он сохранился лишь у некоторых бедуинских племен; во всяком случае для горожан и жителей оазиса столь варварский обычай отошел в прошлое.
Более жизненное значение имели требования, обращенные к торговцам: не обмеривать и не обвешивать. «Горе обвешивающим» (83,1),-- грозит пророк мекканским торговцам. «О народ мой! -- взывает он к нам.-- Поклоняйтесь Аллаху; нет у вас божества, кроме него. Не убавляйте меры и веса» (11,85). Если не принимать во внимание общей бессвязности коранического текста, то можно было бы подумать, что запрещение обвеса и обмера становится десь по своему значению в один ряд с основополагающим монотеистическим догматом вероучения. В следующем аяте Коран опять возвращается к тому же: «О народ мой! Полностью соблюдайте верность в мере и весе...» (11, 86). Было бы ошибкой считать это требование Корана только выражением претензии бедняков к обманывающим их мекканским торговцам. Вряд ли соответствующая проповедь затрагивала интересы торговцев, ибо каждый из них, обманывая других, был против того, чтобы его самого обманывали.
Сложные правила вводил Коран в отношении норм питания. Он установил ряд пищевых запретов, например, употребления в пищу свинины. Кажется, эти запреты не затрагивали бытовавших среди арабов нравов, поэтому соответствующие требования ислама не могли служить поводом для широкого общественного движения.
Робость Мухаммеда в отношении установившихся к его времени социальных порядков и отношений была настолько ярко выражена, что он не посягал даже на кровную месть. «...Если кто был убит несправедливо,-- гласит Коран,-- то мы его близкому дали власть...»; он только советует некоторую умеренность в применении этой власти: «...но пусть он не излишествует в убиении» (17,35). Коран мекканского периода не выступает ни против племенного разделения, ни против имущественного неравенства.
Богатство и бедность признаются уделом, предоставленным людям Аллахом по ему одному ведомым предначертаниям: «...мы одним дали преимущества над другими...» (17,22); «Мы разделили среди них их пропитание в жизни ближней и возвысили одних степенями над другими, чтобы одни из них брали других в услужение» (43,31). Правда, стремление к богатству не признается чертой, угодной богу, любить «богатство любовью упорной» (89,21) отнюдь не рекомендуется. Тем не менее должны оставаться неприкосновенными порядки, разделяющие людей на богатых и бедных. Аллах даже готов «для тех, кто не верует в милосердного», устроить «у домов крыши из серебра и лестницы, по которым они поднимаются, и у домов их двери и ложа, на которых они возлежат, и украшения» (43, 32--34). Но Коран подчеркивает, что все это только для земной жизни, в будущей же все может перемениться. Здесь примерно тот же мотив, который более конкретно выражен в евангельской притче о Лазаре. Но и тут и там проповедь не касается реальной жизни людей, разговоры преимущественно ведутся «для души», а не для руководства в действительном общественном бытии.
Понятно, таким образом, почему в мекканский период деятельности Мухаммеда его проповедь была в значительной мере бесплодной и возбуждала общественное движение только в порядке противодействия. Пророку удалось привлечь на свою сторону в этот период лишь несколько десятков человек. Положение изменилось лишь после того, как основная база движения была перенесена в Ясриб.
Удачным оказался выбор этой базы. Медина была исконным конкурентом и противником Мекки во многих отношениях, и прежде всего в торговле. К тому же мединские земледельцы и ремесленники, постоянно пользовавшиеся кредитом мекканских ростовщиков, часто находились в кабале у них, что отнюдь не способствовало добрым взаимоотношениям. Происходили и военные столкновения между жителями этих крупных центров Хиджаза. Уже одно это должно было обеспечить мекканскому изгнаннику не только хороший прием в Ясрибе, но и благожелательное отношение к его проповеди. Реальные интересы людей определили ту идеологическую атмосферу, в которой нашла поддержку проповедь новой религии. Сказалось и то, что в Ясрибе был распространен иудаизм с его формальным монотеизмом. В общем Ясриб очень скоро стал резиденцией пророка.
Сразу изменились и содержание и тон коранических откровений. Мединские суры исполнены уверенности и категоричности: они не столько увещевают и уговаривают, сколько наставляют и изобличают. Появляется новая забота: среди тех, кто теперь в больших количествах стал примыкать к лагерю мусульман, отличить поистине уверовавших от притворяющихся и лицемеров. «...Некоторые говорят: «Уверовали мы в Аллаха и в последний день». Но они не веруют» (2,7). «...Когда они встречают тех, которые уверовали, они говорят: «Мы уверовали!» А когда остаются со своими шайтанами, то говорят: «Мы ведь -- с вами, мы ведь только издеваемся» (2, 13). Знамением времени было уже то, что появилось много людей, которым было нужно и выгодно симулировать присоединение к исламу.
Хотя с обычным для всякой религии лицемерием и теперь провозглашается: «Нет принуждения в религии» (2, 257), но в отношении тех, кто упорствует в своих старых верованиях, проповедуется и практикуется иная линия поведения, чем в Мекке. Их рекомендуется убивать. Менские суры преисполнены священной ярости в отношении всех, кто оказывает сопротивление обращению в ислам и призывов к тому, чтобы сражаться с ними и убивать их. «...Сражайтесь с ними, пока не будет искушения, и религия вся будет принадлежать Аллаху» (8,40). Никакой вины за убийство неверных на мусульман не возлагается: «Не вы их убивали, но Аллах убивал их...» (8, 17). Не стоит даже тратить силы на уговоры и проповеди: « ..когда вы встретите тех, которые не уверовали, то -- удар мечом по шее; а когда произведете великое избиение их, то укрепляйте узы» (47,4).
Если раньше проповедническая активность Мухаммеда и его помощников была направлена против неверующих, то теперь она устремлена на самих верующих, чтобы постоянно поддерживать в них воинственный дух и побуждать их всегда стремиться к войне с «многобожниками». В различных текстах однообразно повторяется мотив: «Сражайся же на пути Аллаха!» (4,86); «Пусть же сражаются на пути Аллаха те, которые покупают за ближайшую жизнь будущую!» (4,76); «Сражайтесь с ними,-- накажет их Аллах вашими руками...» (9,14); «...избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте!» (9,5). Коран убеждает верующих в том, что они всегда будут побеждать, ибо Аллах и его ангелы им помогают. А кто погибнет в войне с неверными, тот-де должен считаться не побежденным, а победителем. Они даже не умерли: «...никак не считай тех, которые убиты на пути Аллаха, мертвыми. Нет, живые! Они у своего господа получают удел» (3, 163). Погибшим обеспечено место в раю сразу после того, как душа их покинет тело; в этом их преимущество перед остальными верующими, которым придется ждать райских блаженств до светопреставления. Что же касается тех, кто уклоняется от участия в войнах и под различными предлогами пытается остаться дома, когда рать Мухаммеда уходит в священный поход, то Коран находит для них самые презрительные эпитеты и унизительные клички.
Разумеется, воинственная активность борьбы за веру питалась не только побуждениями благочестия и ставкой на награду в потусторонней жизни. Верующие должны рассчитывать на воздаяние не только после смерти, но и при жизни: «Кто желал награды ближайшего мира, то ведь у Аллаха -- награда и ближайшего и будущего мира» (4, 133). Эта награда «ближайшего мира» заключается в военной добыче. Пророк ведет верующих в бой, вдохновляя их той обильной добычей, которую они возьмут, ибо «обещал вам Аллах обильную добычу, которую вы возьмете, и ускорил он вам это...» (48, 19, 20). Имеется в виду не какой-нибудь беспорядочный грабеж -- раздел добычи поставлен на организованную почву: «...если вы взяли что-либо в добычу, то Аллаху -- пятая часть, и посланнику, и родственникам, и сиротам, и бедным, и путнику...» (8, 42).
При распределении добычи учитывался и внутренний социальный фактор, по меньшей мере в проповедническом плане. Подчеркивается, что прежде всего надо учитывать интересы бедняков, сирот, путников. Коран предостерегает: «...чтобы не оказалось это распределением между богатыми у вас» (59,7). Заодно тут же благочестивый воитель получает предупреждение о том, что он не должен брать из добычи сверх положенного ему: «...что даровал вам посланник, то берите, а что он вам запретил, от того удержитесь» под угрозой кары господней: «...бойтесь Аллаха, ведь Аллах силен наказанием!» (59,7). На деле грабеж и распределение добычи далеко не всегда происходили по правилам и наставлениям; известны даже случаи, как, например, в сражении при Оходе, когда именно необузданная жадность участников, занявшихся стихийным грабежом добычи, приводила к поражению. Но вероучение вносило все же известный порядок в богоугодное дело ограбления неверующих. И прежде всего сама идеологическая оболочка стремления к завоевательным и грабительским войнам имела своим источником новую религию, что делало ее притягательной в глазах тех, кого соблазняла перспектива завоевательных войн.
Разложение порядков родовой общины в сравнительно передовых областях Аравийского полуострова порождало кризисы, которые могли найти свое решение только на путях внешних завоевательных войн. Обострялись противоречия между разбогатевшей знатью и все более бедневшими рядовыми членами общины. Взаимоотношения между рабовладельцами и все растущими в количестве массами рабов также служили источником постоянного социального напряжения. Выход мог быть найден в завоеванных войнах, которые должны были обогатить всех их участников и тем сглаживать нараставшее имущественное У авенство. Ислам давал религиозное оформление стремлению к таким войнам.
К. Маркс писал: «Коран и основанное на нем мусульманское законодательство сводят географию и этнографию различных народов к простой и удобной формуле деления их на две страны и две нации: правоверных и неверных. Неверный -- это «харби», враг. Ислам ставит неверных вне закона и создает состояние непрерывной вражды между мусульманами и неверными». Такая «этнография» идеологически обосновывала и стимулировала завоевательные войны, которые приобретали священное значение. Именно эта идеология могла претендовать на успех в деле сплочения массы различных социальных группировок в дисциплинированный лагерь единомышленников, под общим религиозным лозунгом устремившихся в завоевательные экспедиции.
Следует, однако, считать неправильным распространенный взгляд, по которому ислам навязывался всем народам лишь при помощи джихада. Р. Дози пишет по этому поводу: «...священная война вменяется в обязанность (в исламе. -- И. К.) только в том единственном случае, когда враги ислама оказываются нападающими; если кто-нибудь понимает предписания Корана иначе, то виновато в этом произвольное толкование богословов. Точно таким же ошибочным является мнение, будто ислам распространился в мире насильно. Политическое могущество ислама -- это да; но не религия... халифы и вовсе не желали, по соображениям денежного свойства, создавать прозелитов и смотрели с большим неудовольствием на обращение покоренных народов». При всем этом необходимо учитывать происходившую в исламском учении эволюцию, в основе которой лежал ход самой истории. «Произвольное толкование богословов», о котором говорит Дози, обычно определялось складывавшейся политической и военной обстановкой и могло в случае надобности санкционировать как наступательную, так и оборонительную войну.
Сплочение арабов под религиозным знаменем должна было неминуемо нанести сильный удар по родоплеменному Делению общества. Составив сплошной массив мусульман, арабы все более отходили от этого деления. Как в Коране, так и особенно в практической деятельности Мухаммеда и его преемников красной нитью проходит стремление к объединению верующих независимо от их национальной и племенной принадлежности. Существует документ, иллюстрирующий эту важную сторону религиозно-политической практики раннего ислама. Имеется в виду составленный Мухаммедом вскоре после его обоснования в Медине договор между различными группами населения этого города.
Населявшие Медину племена ауса и хазрадж, перейдя в ислам, составили категорию Так называемых ансаров -- приверженцев новой религии. Мекканские мусульмане, переселившиеся в Ясриб вместе с Мухаммедом, стали именоваться мохаджирами -- переселенцами или беглецами; это была самая знатная группа в мединской мусульманской общине. Но кроме указанных двух категорий в городе жили племена, именующиеся в литературе еврейскими, но на самом деле в значительной части состоявшими из арабов, исповедовавших иудаизм. Отношения между всеми этими группами мединского населения и были формально урегулированы при помощи составленного Мухаммедом договора. Вот некоторые из наиболее характерных его положений: «Они (фактически почти все население Медины. -- И. К.) составляют один народ, отделенный от всех других людей»; «Верующие не должны оставлять в своей среде без помощи ни одного обремененного долгами, даже если это касается уплаты цены крови или выкупа пленных»; «Кто убьет верующего (и это будет доказано), должен быть убит (если только ближайшие родственники убитого не согласятся удовлетворить себя иным образом), и мусульмане Должны сообща подняться против убийцы». Существенным для характеристики этого документа является то, что он перелагает на общину верующих все те обязанности в отношении каждого из ее членов, которые раньше выполняло племя, в частности и обязательство кровной мести.
По той же линии идут и установленные Кораном законы, регулировавшие имущественно-правовые отношения между мусульманами. Фигурирующие в Коране законы о праве наследования игнорируют традиционные порядки родового строя, и прежде всего власть старшего в роде над младшими. В равных долях наследуют имущество все дети мужского пола независимо от возраста; право наследования предоставляется и женщинам, хотя и в половинном размере в сравнении с мужчинами; владелец имущества получает право завещать его по своему желанию. Последнее знаменовало право индивидуума распоряжаться своих имуществом и потерю этого права родом, к которому он принадлежит (2, 170-- 178; 4, 8, 12-13; 175). Конечно это было сильным ударом по родоплеменному делению общества.
Поселение мухаджиров в Медине привело к важным следствиям и в рассматриваемом здесь отношении. Каждый из них должен был выбрать себе побратима из коренных мединцев, причем связь между побратимами устанавливалась примерно того же порядка, что ранее существовала между родичами и членами одного и того же племени. В частности, каждый из побратимов получал право на наследство другого. И здесь родоплеменные связи заменялись религиозной общностью.
В ходе экономического и социального развития родоплеменное деление постепенно стиралось, уступая место делению по имущественным и классовым признакам. Ислам шел в русле тенденции, соответствовавшей назревшим интересам общественного развития. Правда, новое деление осуществлялось не по имущественно-классовому, а по вероисповедному признаку. Ислам находил, однако, возможность совместить эти два принципа: участвуя в военных экспедициях, формальным назначением которых было обращение неверных, верующие обогащались за счет военной добычи и независимо от своего прежнего имущественного положения занимали позицию в рядах складывавшегося правящего класса. По мере того как ислам выходил за пределы Центральной Аравии и в завоевываемых странах сталкивался с более передовыми общественными порядками, наметившаяся ранее тенденция к оформлению рабовладельческого общества уступала место развитию феодальных отношений. Тогда прежние мекканские торговцы и караванщики, мединские земледельцы и ремесленники, а также примкнувшие к движению бедуины превращались в феодалов, живших за счет населения покоренных ими стран.
Отмирание родоплеменных отношений, несмотря даже на тот стимул, который был дан им исламом, проходило не без борьбы. Сознание своей родовой и племенной принадлежности не одно столетие определяло в некоторой степени жизненное поведение арабов. Это сказалось в особенности на той борьбе за халифат, которая развернулась в середине VII в. между прямыми потомками Мухаммеда и Другими претендентами.
Еще до возникновения ислама шел процесс объединения племен и зарождения тех элементов государственности, которые в процессе дальнейшего классового расслоения общества могли оформиться в централизованное государство. И в Центральной Аравии, отставшей в этом отношении от Юга и Севера, уже намечалась перспектива объединения племен с последующим перерастанием в государство. Ислам не только дал этой перспективе воплощение, но и сообщил ей ускорение. Возникший на мусульманской идеологической почве халифат и явился тем государством, которое возникло в ходе исторического развития арабов Хиджаза.
Это было феодальное государство, но его господствующий класс возник в ходе образования самого государства, притом его создали разнородные в социальном отношении группы населения. Сложилось так, что чуть ли не целый народ устремился в завоевательные экспедиции, которые превратили его в дальнейшем в господствующий класс огромного государства, созданного им не столько даже на своей, сколько на завоеванной территории. Поэтому представляется беспредметной постановка вопроса в плоскости того, идеологию какой именно отдельной социальной группировки выражал ислам при своем возникновении.
Если и верно то, что вначале здесь главную роль играли интересы мединских земледельцев, то уже меньше чем через десятилетие после того, как к движению примкнула Мекка, интересы ее торговцев и ростовщиков тоже вплелись в общую религиозно-идеологическую систему ислама. Третий элемент движения составили массы бедуинов, идеологию и интересы которых также нельзя игнорировать при анализе социального содержания раннего ислама. Все это нашло воплощение и реализацию в политике и практике завоевательных войн против неверных.
При этом оставались в силе и оказывали влияние на ход движения и на эволюцию его идеологии противоречия между разными социальными группами внутри него. Даже после того как Мекка стала мусульманской, противоречия и борьба между нею и Мединой, точней -- между ее социальной верхушкой и группировками, правившими в Медине, еще долго оказывали влияние на положение в мусульманском лагере. То же следует сказать и об отношении бедуинов к ставшим их единоверцами горожанам. Исконная неприязнь полудиких жителей степей к горожанам, которых они считали изнеженными и трусливыми, осложнялась и дополнялась теперь противоречиями по такому серьезному вопросу, как дележ военной добычи. Внутренние противоречия в мусульманском лагере приникли особую остроту в ходе того, как, несмотря на наличие общего внешнего источника обогащения для всех мусульман в их среде все же происходило имущественное и классовое расслоение. Противоречия между знатью и народными массами нередко выливались в открытую борьбу, принимавшую иногда формы религиозно-догматических разногласий.
То обстоятельство, что общая внешнеполитическая и военная устремленность всего движения не снимала внутренних социальных противоречий в среде его участников, явилось основой распространения в исламе уже на самой ранней ступени его существования различных ответвлений и сект.
