Тоталитарноое Государство

МОСКОВСКАЯ ФИНАНСОВО-ЮРИДИЧЕСКАЯ АКАДЕМИЯ

РЕФЕРАТ

ПО ПРЕДМЕТУ

«ТЕОРИЯ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА»

ТОТАЛИТАРНОЕ

ГОСУДАРСТВО

Студент группы Ю-11з

Ященко А.В.

Преподаватель

Асанов В.В.

2001-2002

Содержание.

Введение……………………………………………………………3

Определение тоталитаризма………………………………………4

Тоталитаризм: точки зрения………………………………………4

Идейные истоки в истории……………………….…………….…8

Становление тоталитаризма………………………………………9

Италия………………………………………………………13

Германия…………………………………………………….15

Советский Союз…………………………………..………….17

Тоталитарные общества: сравнительный анализ……………….22

Закат тоталитаризма………………………………………………25

Заключение…………………………………...……………………34

Список литературы………………………………………………..36

Введение.

22 июня 1925 г. Бенито Муссолини выступал в итальянском

парламенте. Яростно обрушившись на остатки оппозиции, он угрожал смести ее

«нашей тоталитарной волей». Это словечко – «тоталитаризм» – подбросил ему

весной того же года сподвижник дуче философ Джованни Джентиле, определивший

фашизм как «тотальную концепцию жизни». Выразительный термин понравился

Муссолини, и он стал использовать его для обозначения фашизма в целом и

фашистского государственного строя в частности.

О «тоталитаризме» заговорили и антифашисты. Но для них он стал

синонимом диктатуры, установленной сначала в Италии, а потом и в Германии

(где официальный режим предпочитал говорить не о «тоталитаризме», а об

«авторитаризме»). В 30-х гг. западные публицисты и политологи начали

использовать это понятие и применительно к СССР.

К настоящему времени в мировой литературе о тоталитаризме можно

насчитать несколько десятков его определений. И резонно предположить, что

число их будет множиться. Возможно, это связано с тем, что после развала

Советского Союза и мировой социалистической системы интерес к тоталитаризму

перешел из плоскости политической в плоскость скорее историческую. Надо

учитывать и то, что науке так до сих пор и не удалось выработать единого

общепризнанного определения тоталитаризма. И это также служит стимулом для

дальнейших исследований.

Вполне возможно, однако, что мы и завтра не получим всеобъемлющей

и общепризнанной теоретической модели тоталитаризма. Не получим потому, что

это – сложное, многогранное, многообразное явление, которое не может быть

уложено в простое перечисление его признаков, сколь бы пространным оно ни

было. Тем более что за несколько десятилетий своего существования

тоталитарный режим претерпел определенную эволюцию, приспособившись, словно

упорный болезнетворный микроб, к новым социальным организмам. Не получим

еще и потому, что само понятие «тоталитаризм» есть, говоря строго,

категория идеологическая, не поддающаяся эмпирической проверке и

наполняемая в зависимости от идеологической пристрастности исследователя

различным, нередко произвольным социальным, политическим и культурным

содержанием.

Возможно ли оно вообще – приемлемое для всех определение

тоталитаризма? Тем не менее, понять и прочувствовать, что это такое,

конечно же, совершенно необходимо для общей политической ориентации.

Особенно нам, живущим в стране, которая пребывает в теоретической

растерянности. Нужно рассказывать о тоталитаризме и новым поколениям, не

испытавшим на себе всех «прелестей» этого режима. Может быть, это окажется

одной из форм прививки от социальной чумы XX века.

Определение тоталитаризма.

Тоталитаризм — это общественно-политической строй, при котором

государство полностью подчиняет себе все сферы жизни общества и отдельного

человека. Государственный социализм, коммунизм, нацизм, фашизм и

мусульманский фундаментализм стали его недавними воплощениями. Такое

государство не несет ответственности перед обществом посредством

периодических тайных и состязательных выборов. Оно использует свою

неограниченную власть для контроля всех сторон жизни общества, включая

семью, религию, образование, бизнес, частную собственность и социальные

отношения. Политическая оппозиция подавляется, процесс принятия решений

сильно централизован. Тотальный — от латинского слова totalis — и означает

всеобщий, всеобъемлющий.

В настоящее время тоталитаризм понимается как политический способ

организации всей общественной жизни, характеризующийся всеобъемлющим

контролем со стороны власти над обществом и личностью, подчинением всей

общественной системы коллективным целям и официальной идеологии. Это не

только политический режим, но и определенный тип политической и

общественной системы.

Тоталитаризм: точки зрения.

Теория тоталитаризма сложилась в 40-50-х годах прошлого века.

Первыми, кто попытался всерьез разобраться в сущности тоталитаризма, были

немцы, вынужденные эмигрировать из нацистской Германии. Сначала – Франц

Боркенау, опубликовавший в Лондоне в 1939 г. книгу «Тоталитарный враг».

Позднее – Ханна Арендт, автор знаменитой работы «Происхождение

тоталитаризма» (1951). Карл Фридрих, написавший совместно со Збигневом

Бжезинским «Тоталитарную диктатуру и автократию» (1956), был, как сообщают

справочники, «американским политологом немецкого происхождения». Теодор

Адорно, покинувший Германию в 30-х гг., хотя его обычно и не причисляют к

сонму исследователей тоталитаризма, внес своей «Авторитарной личностью»

заметный вклад в понимание психологической подоплеки тоталитарного

феномена. Да и среди современных ему аналитиков мы видим Карла Брахера,

Манфреда Функе, Эриха Нольте – тоже немцев.

Этот «немецкий акцент» вряд ли случаен. Как бы ни определяли

сущность тоталитаризма, какие бы черты в нем ни открывали, одно очевидно и

несомненно: тоталитаризм – это прежде всего антигуманизм. Возможно, самое

последовательное, характерное, типичное и массовое проявление антигуманизма

в XX веке. И прочувствовать это, проникнуть в самую его суть легче,

наверно, тем, кто испытал его, что называется, на собственной «шкуре», у

кого на всю жизнь остался на сердце рубец от тоталитарного хлыста. Или тем,

кто живет в стране хотя и давно изжившей тоталитарный режим, но все же, по-

видимому, несущей в себе боль памяти о пережитом. Не случайно среди них и

наши соотечественники: А.Авторханов, написавший еще в 50-е гг. книгу

"Технология власти", и М. Восленский, автор многократно переизданной

"Номенклатуры".

Первые серьезные попытки систематизировать определяющие признаки

тоталитарных режимов и выработать на этой основе обобщающее понятие

тоталитаризма были предприняты около сорока лет назад. В 1954 г. профессор

Гарвардского университета Карл Фридрих подготовил доклад «Уникальный

характер тоталитарного общества», в котором сформулировал пять факторов,

объединяющих, по его мнению, фашистские и коммунистические государства.

В обобщенном виде они излагаются в книге следующим образом: это

«официальная идеология, которой все обязаны были придерживаться и которая

звала к некоему конечному идеалу общественного устройства для всего

человечества; единственная массовая партия, возглавляемая, как правило,

одним вождем и организованная строго иерархически, причем либо стоящая над

государственной бюрократией, либо тесно сросшаяся с ней; почти полный

контроль партии и бюрократии над вооруженными силами в военное время;

аналогичный почти полный контроль над средствами массовой коммуникации;

система репрессивного полицейского режима с использованием физического и

психологического воздействия». [1]

Спустя два года Карл Фридрих опубликовал в соавторстве с Збигневом

Бжезинским книгу «Тоталитарная диктатура и автократия», где было

сформулировано шесть признаков тоталитаризма, получивших общее наименование

«тоталитарного синдрома». К числу этих признаков были отнесены следующие:

1) политическая система опирается на тщательно разработанную идеологию,

которой пронизаны все сферы жизни общества;

2) существует единственная массовая партия, членство в которой открыто лишь

для небольшой части населения. Партия обладает олигархической структурой

и либо переплетается с государственной бюрократией, либо контролирует

ее;

3) управление осуществляется посредством системы террора, направляемой

партией и тайной полицией;

4) средства массовой информации находятся под жестким контролем властей;

5) средства вооруженной борьбы монополизированы партией и правительством;

6) централизованное бюрократическое руководство контролирует экономическую

жизнь. (Впрочем, без ее полного огосударствления. Именно так обстояло

дело в нацистской Германия и фашистской Италии.)

Вопрос о том, являются ли все признаки обязательными для признания

режима тоталитарным, достаточны ли они для исчерпывающей характеристики

феномена тоталитаризма, до сих пор вызывает споры. Показательно, что и

Бжезинский, и Фридрих вскоре внесли коррективы в свое определение. Первый в

1962 г. охарактеризовал тоталитаризм как «новую форму правления, одну из

разновидностей диктатуры, систему, при которой самые совершенные

инструменты осуществления политической власти используются без каких-либо

ограничений централизованным руководством элитного движения с целью

осуществления тотальной социальной революции, включающей изменение образа

мышления человека на основе навязывания

ему определенных идеологических схем, провозглашаемых руководством в

атмосфере созданного насилием единодушия всего населения». Здесь, таким

образом, тоталитарный режим рассматривается как одна из многих форм

диктаторских, недемократичных режимов, отличающаяся, главным образом, своей

идеологизированностью, нацеленностью на изменение общества и человека по

определенной, заранее заданной схеме.

К. Фридрих в 1969 г. также внес коррективы в свое исходное

определение. Он подтвердил наличие основных характеристик тоталитарного

режима, кратко выразив их формулой: «Это общеобязательная идеология,

партия, усиленная тайной полицией, обладающая монопольным контролем над

тремя сферами, за влияние на которые в индустриальном обществе обычно идет

борьба» (имеются в виду средства массовой информации, вооруженной борьбы и

сфера экономики). В то же время Фридрих особо оговорил, что контроль «не

обязательно принадлежит партии... главное - это монополия на власть со

стороны определенной элитной группы, стремящейся увековечить свое

правление». Показательно также, что террор как основа метода управления уже

не был упомянут.

Формальные признаки тоталитарного режима, предложенные Бжезинским

и Фридрихом, исходно не были безупречными. Акцентируя внимание на том, что

такой режим представляет собой власть достаточно узкой прослойки элиты,

удерживающей ее благодаря террору, они игнорировали наличие массовой

поддержки тоталитаризма, И в Германии, и в Италии установлению тоталитарных

режимов Гитлера и Муссолини предшествовало возникновение массовых движений,

участники которых вполне добровольно поддерживали и разделяли фашистскую

идеологию, «Большой террор» сталинского режима, по свидетельству многих

очевидцев (в частности, А. Жида и Л.Фейхтвангера[2]), воспринимался как

оправданный значительной частью населения. Это обстоятельство

недооценивалось политической наукой Запада, многие представители которой

стояли на так называемой нормативистской позиции. Последняя подразумевала,

что лишь демократия является естественным состоянием общества, а все

остальные аномальны. Как писал, например, Г. Моргентау, «выживание духа

свободы в тоталитарных обществах, наиболее ярко проявившееся во время

революции в Венгрии в 1956 г., наглядно показывает нам, что стремление к

свободе столь же органично присуще человеку, как и стремление жить, любить

и иметь власть».

Бесспорно, на определенных этапах развития тоталитарных обществ, как

свидетельствует опыт многих стран, «дух свободы» заявляет о себе, и у

правящей элиты не остается иных средств, кроме насилия, для удержания своей

власти. Это, однако, свойственно тоталитаризму, вступившему в полосу

заката. В фазе же своего расцвета ом способен демонстрировать вполне

реальное единство управляющих и значительной части управляемых. Восприятие

тоталитаризма как чего-то застывшего, неизменного, проявляющего всегда одни

и те же признаки было еще одной слабостью изысканий ученых Запада в 50-е

гг.

Все эти слабости дали о себе знать на фоне существенных перемен в

странах, которые рассматривались как тоталитарные, а также в связи с

развитием большого числа новых, непривычных для политологии форм

организации власти в освобождающихся от колониальной зависимости странах

«третьего мира».

Так, в СССР после смерти И. В. Сталина волны массовых репрессий

постепенно пошли на спад. Разоблачение сталинизма на XX съезде КПСС,

хрущевская «оттепель», когда начали развиваться зачатки идейного

плюрализма, борьба за власть и конфликты в среде правящей элиты, которым не

мешала единая идеология, затем развитие диссидентского плюрализма, все это

не укладывалось в рамки концепции тоталитарности советского общества.

Оказалось опровергнутым и представление, что тоталитаризм подразумевает

обязательное наличие харизматического лидера; несмотря на усиленные попытки

возвеличения Л.И. Брежнева, едва ли его (как и большинство современных ему

лидеров стран Восточной Европы) можно было отнести к этой категории.

Наблюдая развитие в СССР, одни советологи сконцентрировали свое внимание на

изучении отдельных, частных сторон жизни советского общества, что не

требовало какой-либо целостной оценки его политической системы. Другие же,

принадлежавшие к так называемой школе «ревизионистов», подвергли пересмотру

воззрения времен холодной войны и отбросили саму «тоталитарную» концепцию

как не дающую адекватных ориентиров для понимания сути процессов,

происходивших в СССР.

Конечно, не все представители политической науки США отказались от

концепции тоталитаризма. Так, известный политолог Х. Линц, соглашаясь с

тем, что реальности СССР и Восточной Европы не укладываются в классическое

определение тоталитаризма Бжезинского и Фридриха, обоснованно отметил, что

это еще ничего не доказывает. Может быть, дело не в том, что СССР перестал

быть тоталитарным государством, а в недостаточной разработанности самой

концепции тоталитаризма? Поставив этот

вопрос, Линц отметил, что исходные воззрения на тоталитаризм сложились в

большой мере под влиянием чисто эмоционального восприятия ужасов

гитлеровского террора и массовых сталинских репрессий, при этом оказались

«недооцененными многие позитивные черты тоталитарных систем, делающие их

привлекательными для людей, в том числе и осведомленных об их худших

качествах, не были учтены возможности эволюции тоталитаризма, существования

различных его форм, не вполне четко проводилась грань между тоталитарными и

просто недемократическими режимами».

По мнению Линца, политическую систему можно считать тоталитарной

при условии, что в ней представлены следующие черты:

1. Сложился единый (но не обязательно монолитный) центр власти,

определяющий рамки допустимого плюрализма в деятельности различных

структур и групп, чаще сам создающий их с целью выявления оппозиции и

контроля над ней, что превращает эти группы в чисто политические

образования, не отражающие внутренней динамики развития общества,

существующих в нем интересов.

2. Функционирует одна, целостная и более или менее интеллектуально

обоснованная идеология, со служением которой связывает свою легитимность

правящая группировка, лидер или партия; идеология, на основе которой

определяется политика или которой манипулируют, чтобы оправдать

проводимую политику. Устанавливаются пределы, за которыми критическое

отношение к господствующей системе взглядов воспринимается как ересь,

подлежащая наказанию. Идеология выходит за рамки обоснования политических

программ, включает в себя претендующие на универсальность истолкования

социальной реальности, высшей цели и смысла существования общества и

отдельного человека.

3. Партия и многочисленные контролируемые ею вспомогательные структуры

поощряют, вознаграждают и направляют активное участие граждан в

выполнении политических и социальных функций. Пассивное повиновение и

апатия, согласие людей с ролью отверженных и управляемых, к чему

стремятся многие авторитарные режимы, здесь рассматриваются правителями

как нежелательные.

Такое развернутое определение тоталитарных признаков политической

системы, предложенное в 1975 г. применительно к данному времени достаточно

четко отражало положение дел в СССР и союзных ему странах. В то же время

оно носило скорее описательный, чем аналитический характер.

В целом можно сказать, что у большинства ученых и публицистов в

современных условиях использование определения «тоталитарный»

(применительно к режиму, политической системе), если речь идет об СССР,

Германии и Италии периода Сталина, Гитлера, Муссолини, возражений не

вызывает. Общепринятыми стали и такие характеристики тоталитаризма, как

наличие механизма власти, стремящегося к установлению полного контроля над

обществом, опирающегося на определенную идеологию, постоянно или

периодически прибегающего к репрессиям.

Идейные истоки в истории.

Еще в античную эпоху при рассмотрении тирании, деспотии как

традиционных форм государства древнегреческие философы характеризовали их

жесткие, тоталитарные тенденции. Например, совершенному государству Платона

присущи такие черты, как безусловное подчинение индивида и сословия

государству - реальному воплощению всего общества; государственная

собственность на землю, дома и даже (в первом по совершенству государстве)

обобществление жен и детей; всеобщее насаждение единомыслия и

коллективизма; государственное регламентирование законами не только

общественной, но и частной жизни, определение распорядка дня и ночи; единая

обязательная для всех граждан религия; жесткое ограничение общения с

иностранцами, запрет гражданам посещать другие страны по частным

надобностям, а лицам до 40 лет вообще выезжать за пределы государства;

очищение государства от неугодных лиц с помощью смертной казни или

изгнания.

Значительно обогатил тоталитарную идею Ж. Ж. Руссо. Он исходил из

патерналистского желания вывести народ к новой, счастливой жизни, из

необходимости глубокого преобразования общества на началах разума,

справедливости, равенства и свободы. Это возможно с помощью совершенного

государства. Именно добровольное образование государства и его очищение от

злоупотреблений создают «из тупого, ограниченного животного... разумное

существо - человека». Создание государства означает появление из отдельных,

несовершенных людей «морального и коллективного целого», политического

организма, в котором как бы растворяется независимая человеческая личность.

В этом коллективном теле «частный интерес не только согласуется с общим

благом, но, напротив, при естественном порядке вещей они взаимно исключают

друг друга». Носителем непосредственно выражаемой гражданами общей воли

выступает государство. Лишь оно обладает абсолютной властью, неделимым

суверенитетом. В случае неподчинения отдельных граждан государство имеет

право принудить их к этому силой и тем самым заставить «быть свободными»,

ибо свобода проявляется в соответствии с общей волей.

В средние века, а особенно в Новое время, многие тоталитарные идеи

были воплощены в проектах будущего государства социалистов-утопистов Т.

Мора, Т. Кампанеллы, Г. Бабефа и др. Их, прежде всего Мора, нередко

называют провозвестниками коммунистического тоталитаризма. Одна из наиболее

ярких отличительных черт этого направления тоталитарной мысли - требование

всеобщего равенства. Так, Г. Бабеф призывает «навсегда отнять у каждого

надежду стать более богатым, более влиятельным, превосходящим своими

знаниями кого-либо из сограждан». Для достижения фактического равенства

Бабеф призывал революционным путем установить диктатуру трудового народа и

не останавливаться перед широким использованием насилия. Стремление к

насильственной перестройке общества на принципах коммунистических или

социалистических утопий, а также крайняя нетерпимость к идейным оппонентам,

всякому инакомыслию характерны для многих французских социалистов XIX в.

Тоталитарные идеи получают развитие в творчестве и ряда более поздних

мыслителей: Фихте, Гегеля, Маркса, Ницше и др. Однако практическое звучание

и массовое распространение они получают лишь в ХХ веке. В этот период

тоталитарная теоретическая мысль воплощается в идеологию массовых

социальных движений – коммунистического и социалистического, фашистского и

национал-социалистического. И, ссылаясь на законы общественного развития,

делаются попытки обосновать необходимость перехода к тоталитарной

организации общества.

Становление тоталитаризма.

Прогресс цивилизации в широком смысле слова (включая успехи

просвещения, сделавшие большую часть населения грамотной, успехи в сфере

демократии и обеспечения прав человека, давшие людям возможность выбора в

политике, открывшие путь на политическую арену оппозиции) нес в себе свое

отрицание. Были созданы условия для пропаганды человеконенавистнических,

антигуманных идей, подготовлена почва для «нового средневековья» (термин Н.

Бердяева) – добровольно принимаемого людьми духовного рабства, подчинения

деспотическим режимам, враждебным всякой демократии.

Конечно, не везде условия развития тоталитарных тенденций

реализовались в полном объеме, хотя в 20-30-е гг. во всех без исключения

странах, в том числе и с давними демократическими традициями,

сформировались политические силы (партии, движения, группы),

руководствовавшиеся идейными установками откровенно тоталитарной

ориентации. Тем не менее вопрос об идейно-политических предпосылках

тоталитаризма не столь прост, как это может показаться на первый взгляд.

В принципе тоталитарной можно, очевидно, признать такую идеологию,

которая в той или иной форме обосновывает исключительность роли какой-либо

общности людей (класса, нации, приверженцев той или иной религии,

мировоззрения), связывает с данной общностью выполнение особой миссии, а

также содержит убедительные для ее членов аргументы в пользу того, что лишь

одна, определенная политическая сила призвана их возглавить. Как правило, в

тоталитарной идеологии содержится и понятие «образа врага», ибо борьба

«против» чаще сплачивает людей, чем борьба за достижение чего-либо.

В то же время при определенных условиях любая идея может получить

тоталитарное истолкование. Скажем, стремление к развитию национальных

культур, традиций языка, к восстановлению в своих правах ранее угнетенной

или униженной нации легко трансформируется в воинствующий национализм,

доходящий в своей крайней форме до провозглашения той или иной нации

«высшей», призванной руководить другими. Гуманизм, сочувствие угнетенным,

униженным и обездоленным, которые есть в любом обществе, стремление

улучшить их положение при определенных условиях выливаются в призывы к

«классовой войне» против всякого богатства, за навязывание обществу

уравнительных принципов распределения. Религиозная идея обладает

способностью превращаться из проблемы веры каждого отдельного человека в

основу оправдания нетерпимости по отношению к исповедующим иные религии и

атеистам. Провозглашение приверженности идеалам демократии может быть

вполне совместимо с введением запретов на деятельность иных политических

сил под тем предлогом, что они «недемократичны», или с попытками силой

навязать свое понимание демократии (социалистической либо либеральной)

другим народам.

Историческое развитие в XX в. породило два политических движения,

в наибольшей степени продемонстрировавших предрасположенность к

тоталитаризму – национал-социализм (фашизм) и коммунизм.

Первое с самого начала выступило как тоталитарное. Основой

идеологии нацизма были расовые теории, с помощью которых – со ссылкой на

антропологию, историю, мистические источники – доказывалась «особость» и

«исключительность» одной нации, якобы признанной выполнить особую миссию,

чему мешают многочисленные, враги, внешние и внутренние. Политическая

программа была предельно проста: нации предлагалось сплотиться под

руководством одной партии, возглавляемой одним вождем («фюрером»), изменить

свой образ жизни и достичь полного единения, начать выполнять свою миссию

руководства другими народами (миром).

Тоталитарной была и внутренняя структура фашистских партий: они

явились как бы микромоделью будущего тоталитарного общества. Им была

свойственна жесткая централизация власти в руках узкого круга элиты (это не

исключало борьбы в ее среде за первые роли, но данная борьба была скрыта от

глаз рядовых членов партии). Вождь («фюрер'») обожествлялся, рядовые члены

партии воспитывались в духе слепого поклонения «богочеловеку», при этом

использовались самые изощренные приемы воздействия на сознание и

подсознание индивида. В партии использовались внезаконные средства

поддержания единомыслия (собственная тайная полиция, устранявшая неугодных,

контролировавшая настроения; штурмовые отряды, подчиненные лично вождю и

его окружению).

Несколько сложнее, чем с национал-социализмом, дело обстояло с

коммунизмом.

Теория К. Маркса и Ф. Энгельса, предложивших на основе обобщения

достижений передовой для того времени научной мысли определенную

(материалистическую) методологию изучения исторического процесса,

применивших ее для анализа современных им обществ, едва ли может быть

охарактеризована в качестве изначально тоталитарной. Методология - это

инструмент познания, и, как почти всякий инструмент, она может быть

использована во зло или во благо.

Создатели марксизма были первыми, предложившими соединить теорию с

практикой, сделать человека подлинным творцом истории, хозяином своей

судьбы, не только сознающим внутренние причины общественных изменений, но и

управляющим ими. С социальной инженерии, сознательного исторического

творчества, полагали Маркс и Энгельс, начнется подлинная история:

естественноисторический процесс стихийных изменений будет регулироваться и

направляться волей человека.

С течением времени, однако, марксизм претерпел серьезную

трансформацию. Убежденность, что плод уже созрел и объективные предпосылки

построения «царства свободы» сложились или почти сложились, стремление

скорее увидеть реализацию предложенных идеалов побудили Маркса и Энгельса

уже в тогдашней социальной реальности начать искать силу для ее изменения.

Такой силой, естественно, должны были стать слои, наименее удовлетворенные

своим положением, наиболее склонные к бунту против существующих порядков, -

пролетарии, наемные работники физического труда.

Открыв «всемирно-историческую миссию» пролетариата, пытаясь внести

в его среду революционное сознание, Маркс и Энгельс начали превращать

марксизм из науки в идеологию. Положения теории стали перерабатываться, с

тем чтобы сделаться доступными уровню широкой и малообразованной массы,

объективно готовой воспринять лишь идеи классовой вражды, передела

собственности, то есть того самого «незавершенного коммунизма», о котором

писали мыслители.

Марксизм как научная теория нашел широкое признание, вошел в

сокровищницу идей, обогативших человечество, получил развитие в социальной

и политической теории последующих десятилетий, в том числе и у авторов, не

считавших себя марксистами.

Судьба марксизма как идеологии оказалась более сложной и

неоднозначной. К началу XX в. во многих странах эта идеология получила

достаточно широкое распространение в организованном рабочем движении,

ставшем массовой силой в Западной Европе.

Многие из теоретиков западноевропейского рабочего движения

(Э. Бернштейн,

К. Каутский), воспринявшие марксизм как науку, пришли к выводам, не

совпадающим с некоторыми из воззрений основоположников марксизма. В

частности, обобщение практического опыта рабочего движения в конце XIX в.

показало, что ресурсы развития капитализма отнюдь не истощены и на его

почве с использованием методов реформ, проводимых через демократические

институты, можно добиться существенного улучшения материального положения

наемных работников.

Иной образ действий, особенно под влиянием учета уроков революции

в России, стал рассматриваться как бессмысленный и чреватый многими

опасностями. Действительно, когда возникает ситуация, в которой группа

лидеров, претендующая на овладение марксизмом как наукой, начинает вносить

его в массы как идеологию классовой ненависти, добиваясь организации

пролетариев по военному принципу для штурма устоев существующего строя и

построения нового (по умозрительной схеме), то ни о каком гуманизме и

демократии речи идти уже не может. Политическое движение трансформируется

в армию, в которой отношения строятся по иерархическому принципу, где над

рядовыми стоят фельдфебели, добивающиеся соблюдения дисциплины и

наказывающие за инакомыслие, а над ними - генералы, элита, претендующая на

непогрешимость и требующая единоначалия.

Основы будущей трагедии в России были заложены тогда, когда

российская социал-демократия приняла ленинские идеи. В.И. Ленин и его

последователи в других странах создали жестко централизованные политические

организации, ориентированные на насильственный захват власти и

осуществление диктатуры от имени «передового класса». Большевизм создал

политический инструмент установления тоталитарной диктатуры, в результате

чего возможность ее наступления становилась лишь вопросом времени.

Большинство исследователей соглашается с тем, что вероятность

формирования, роста влияния и прихода к власти тоталитарных политических

сил определяется как конкретно-исторической ситуацией, так и существующими

в обществе культурными и политическими традициями; при этом речь идет о

сочетании (наложении) действия нескольких разнопорядковых факторов.

Определяющую роль играет неразвитость, слабость демократической

политической культуры. Это подразумевает, что власть долгое время

поддерживала жестко иерархическую систему неравенства и господствовавшая в

обществе система ценностей включала абсолютизацию идеи порядка и иерархии;

что институты гражданского общества (независимые от власти институты

религии, образования, средств массовой информации, профессиональных и

политических объединений граждан) или слабы, или не пользуются доверием.

Если эти условия усугубляются существованием острых антагонизмов с другими

странами или социально-экономическими проблемами, то велика вероятность,

что тоталитарное политическое движение сможет оказаться у власти.

При этом специфика условий установления тоталитарного режима,

особенности идеологии накладывают свой отпечаток на облик возникающего

общества, в чем нетрудно убедиться на конкретных примерах Италии, Германии

и СССР.

Италия.

Фашистское движение в этой стране, возглавленное

Муссолини, возникло в

1919 г. на периферии политической жизни: у его истоков стояли романтически

настроенные интеллигенты, мечтавшие о «Великой Италии», маргиналы

социалистического движения. Национальная идея была соединена с требованиями

социальной справедливости. Шла спекуляция на ущемленных национальных

чувствах (Италия, понесшая значительные потери в мировой войне, получила от

союзников значительно меньше, чем рассчитывала). Резкой критике

подвергалось государство и правящие политические партии за неспособность

обеспечить преодоление экономического спада, решить проблему безработицы,

резкого снижения жизненного уровня. Одновременно осуждалось ориентирующееся

на коммунистов и социалистов рабочее движение - за забастовки, наносящие

удары по экономике нации. Выдвигались популистские лозунги типа «Земля

тому, кто ее обрабатывает». Формировался культ сильной личности -

Муссолини, якобы способного вывести страну из кризиса.

В мае 1921 г. фашистское движение получило около 7 % мест в

парламенте, в ноябре оно конституировалось в партию, численность которой

составила около 300 тыс. членов, примерно 40 % из них составили городские и

сельские рабочие.[3] Были созданы вооруженные отряды (фашистская милиция) и

фашистские профсоюзы.

Углубление социального и экономического кризиса в стране,

раздробленность политических сил, постоянная смена кабинетов, ситуация

нараставшей анархии, паралича власти создали условия для массовой

демонстрации сил фашистской партии, устроившей «поход на Рим». Эта акция не

была ни революцией, ни переворотом, как впоследствии утверждала фашистская,

равно как и антифашистская пропаганда. Это был лишь парад фашистской

милиции и членов партии, требовавших передать власть Муссолини. 31 октября

1922 г. он был назначен главой коалиционного правительства, в которое вошли

представители других партий (либералы, демократы и др.). Данное

правительство получило вотум доверия парламента (306 голосов «за», 102

–«против», преимущественно коммунисты и социалисты).[4]

Принципиально важно подчеркнуть, что режим Муссолини установился с

соблюдением демократической процедуры, первые же его меры встретили

одобрение парламентского большинства, избранного демократическим путем,

хотя объективно они готовили почву для установления тоталитаризма. Так,

фашистская милиция была легализована, получив статус «добровольной милиции

национальной безопасности». В органы центральной и местной власти

назначались советники (своего рода комиссары) от фашистской партии, которая

также укрепила свои позиции, слившись с близкими по идеологии

группировками.

На парламентских выборах 1924 г. фашистская партия составила

коалицию с частью либералов и демократов (национальный блок), которая

получила 374 места в парламенте (оппозиция - 157). Этому успеху в немалой

степени способствовала стабилизация экономического положения страны, хотя

трудно сказать, была ли она итогом мер правительства, или же следствием

завершения мирового экономического кризиса, началом общей стабилизации в

Европе.

Закрепившись в парламенте, режим Муссолини ускоренным темпом

приступил к строительству тоталитарного механизма власти. С 1925 г. начали

вводиться запреты на деятельность оппозиционных партий, был принят закон о

чистке государственного аппарата от «ненационально мыслящих» элементов,

префекты получили право запрещать выпуск газет, опасных «для общественного

спокойствия». В 1925-1926 гг. были изданы законы, согласно которым глава

правительства нес ответственность только перед королем, получил право

издавать декреты и управлять на их основании, не дожидаясь одобрения

парламента. Тем самым фактически и законодательная и исполнительная власть

оказались сосредоточены в одних руках, функции парламента становились чисто

символическими. В 1926 г. был принят закон о роспуске всех

«антинациональных» партий, лишены депутатских мандатов представители

антифашистской оппозиции, запрещена выступавшая с критикой режима печать.

Начали набирать силу репрессии: лица, заподозренные в противостоянии

фашизму, подлежали высылке из страны и лишению гражданства. Был учрежден

особый трибунал по защите государства, введена смертная казнь. Под контроль

государства и партии были поставлены профсоюзы: право продолжать свою

деятельность получили лишь те из них, которые не только охраняли

экономические интересы своих членов, но и способствовали их «моральному и

патриотическому воспитанию», возглавлялись руководителями с

соответствующими настроениями.

Все эти меры определялись как «чрезвычайные», принятые временно,

сроком на пять лет (позднее они продлевались вплоть до краха фашизма в

Италии), в ответ на покушение на Муссолини (четвертое по счету).

Неизвестно, не было ли оно инсценировкой.

Разгромив оппозицию, предельно ослабив и подчинив себе гражданское

общество, режим использовал мощь государства для установления контроля над

экономикой. Уже в 1926 г. фашистское государство решило, что без его опеки

крестьянство не сможет выращивать хлеб. Начались «битвы за урожай»,

кампании «мелиорации» и «повышения урожайности». В 1927 г. Большой

фашистский совет, высший орган партии, принял Хартию труда, предполагавшую

возможность вмешательства государства в управление экономикой, создание

вместо прежних профсоюзов корпораций, объединявших рабочих и

предпринимателей по отраслям производства, что предполагало жесткую

государственную регламентацию трудовых отношений.

Реализация этих мер, первоначально не встретивших поддержки

бизнесменов, развернулась в полном объеме с началом мирового экономического

кризиса 1929- 1932 гг. В 1930 г. был создан Национальный совет корпораций,

призванный обеспечить интеграцию экономической и политической власти; в

него вошли министры, представители партии, эксперты, бизнесмены и

профсоюзные лидеры. В 1933 г. образован Институт промышленной реконструкции

(ИРИ), монополизировавший под эгидой государства банковскую систему страны,

что поставило под централизованный контроль промышленность. В 1934 г.

корпоративная система стала тотальной; была также введена государственная

монополия внешней торговли. На все ключевые посты назначались члены

фашистской партии, численность которой достигла 1,8 млн. человек.[5] Была

принята программа перевооружения армии: введено двухлетнее допризывное

обучение граждан, предусмотрено регулярное прохождение сборов

военнообязанными после завершения срока службы.

Германия.

Эта страна после первой мировой войны была также охвачена

социально-экономическим кризисом, глубина которого, однако, оказалась

намного большей, чем в Италии, равно как и острота связанных с ним

противоречий. Существовали и предпосылки развития массового

националистического движения. Германия к ноябрю 1918 г. уже не могла

выносить тягот войны, ее армия утратила способность сопротивления.

Поскольку войска Антанты не оккупировали территорию страны, хотя союзники

навязали ей крайне тяжелые условия мира, возник миф, будто Германия не была

побеждена. Ее капитуляция изображалась националистами как итог «измены» в

тылу со стороны как лидеров рабочего движения (немецких большевиков), так и

«верхов», плутократов, пошедших на капитуляцию перед Антантой. Уже в 1919

г. в стране возникли десятки национал-патриотических групп, ориентированных

на цели будущего реванша, тесно связанных с различными организациями и

объединениями фронтовиков.

Немецкая рабочая партия, в которую в 1919 г. вступил Гитлер, была

одной из таких групп, арена деятельности, которой ограничивалась Мюнхеном.

В 1919 г. в ней состояло не более 100 человек, в 1920 г., когда партия

начала издавать свою газету «Фелькишер беобахтер» - не более 3 тыс.[6] В

принятой тогда же программе партии, переименованной в НСДАП (национал-

социалистская немецкая рабочая партия), клеймились «изменники»-плутократы,

выдвигались антисемитские и «патриотические» лозунги, содержались

требования экспроприации нетрудовых доходов, передачи концернов

государству, обобществления и передачи мелким торговцам универсальных

магазинов, крестьянству - помещичьих земель.

В 1921 г. НСДАП создала свои штурмовые отряды, ее единоличным

лидером («фюрером») стал Гитлер. К 1923 г. в партии было уже 56 тыс.

членов.

То, что этой партии удалось выделиться среди многих других сходных

группировок, поглотить их, объясняется, вероятно, умением использовать

особо беззастенчивые методы социальной демагогии, а также весьма жесткими

действиями в пользу «закона и порядка» против поддерживающей Компартию

Германии части рабочего движения, что не могло не привлечь к НСДАП симпатии

властей. С точки зрения «верхов» Веймарской республики, КПГ представляла

собой намного большую угрозу демократии, чем НСДАП. В 1923 г. Компартия

пыталась вооруженным путем захватить власть (Гамбургское восстание в

октябре 1923 г., рабочие республики в Тюрингии и Саксонии).

В этих условиях НСДАП в ноябре 1923 г. предприняла своеобразную

попытку повторить «марш на Рим» Муссолини. Штурмовые отряды были выведены

на улицы Мюнхена, Гитлер предъявил правительству Баварии требование

передать власть НСДАП и начать «поход на Берлин». Расчет состоял в том, что

это выступление будет поддержано армией и теми фракциями правительства,

которым нужна была «сильная рука» для подавления коммунистического

движения.

Надежды эти оказались несостоятельными - выступления КПГ были уже

подавлены, правительство в достаточной мере контролировало ситуацию в

стране и не нуждалось в Гитлере для наведения порядка. «Фюреру» пришлось 13

месяцев провести в тюрьме, где была написана его книга «Майн кампф»,

позднее ставшая библией германского тоталитаризма.

Интересно отметить, что тоталитарные силы в стране за время, когда

Гитлер пребывал «не у дел», скорее упрочили, чем ослабили свои позиции.

НСДАП распалась на несколько группировок, но география их деятельности

расширилась, охватив почти всю страну. На выборах в рейхстаг в мае 1924 г.

эти группировки, создав Национальный блок, получили около 2 млн. голосов, а

в Баварии стали второй по силе политической партией.

Выйдя из тюрьмы, Гитлер развернул борьбу за восстановление

контроля над движением. Это на время резко ослабило НСДАП, что, впрочем,

было быстро компенсировано. В 1926 г. в партии состояло всего 17 тыс.

человек, в 1927 г. - 40 тыс., в 1929 г. - 120 тыс.[7] За это время в НСДАП

были созданы территориальные и производственные ячейки, организации для

работы с различными слоями населения.

Переломными для фашизма в Германии стали 1929 – 1932 гг.

Разразившийся мировой экономический кризис с особой силой проявился в этой

стране, еще не оправившейся от последствий поражения в первой мировой

войне. Быстрое падение популярности правительства и традиционных

политических партий сопровождалось, с одной стороны, ростом влияния КПГ,

призывавшей обеспечить выход из кризиса за счет установления в Германии

диктатуры пролетариата, с другой - усилением воздействия на массы НСДАП,

которая предлагала стране режим сильной личности - Гитлера, обещавшего

сплотить нацию на платформе национал-социализма.

Развитие событий начала 30-х гг. показало, что влияние НСДАП росло

быстрее, чем КПГ. В 1928 г. национал-социалисты получили на выборах в

рейхстаг всего 800 тыс. голосов, в 1930 г. - 6400 тыс. На президентских

выборах 1932 г. выдвинувший свою кандидатуру Гитлер имел во втором туре 13

млн. голосов (победивший на выборах Гинденбург - 19 млн.; кандидат от КПГ

Тельман - 3,7 млн.). Такую же поддержку избирателей НСДАП получила на

парламентских выборах в июле 1932 г. (свыше 13 млн. голосов, КПГ - около

5,3 млн.). Зато выборы в ноябре 1932 г. привели к утрате национал-

социалистами поддержки 2 млн. избирателей, коммунисты же получили свыше 6

млн. голосов.[8]

Идеи создания коалиционного правительства с участием лидеров НСДАП

обсуждались партиями «центра» с 1930 г. Однако «фюрер», не желая делить

власть, выдвигал требования, неприемлемые для возможных партнеров, выжидая

еще большего их ослабления. Ситуация изменилась, лишь, когда стало ясно,

что НСДАП, похоже, проходит пик своего влияния. 30 января 1933 г.

Гинденбург назначил Гитлера рейхсканцлером, в его кабинет вошли также

представители наиболее близких по идеологии с национал-социалистами партий

(националистов и Стального шлема).

Поджог рейхстага 27 февраля 1933 г., приписанный коммунистам и

давший основание объявить КПГ вне закона, аннулировать полученные ею на

состоявшихся 5 марта выборах мандаты (даже после поджога она получила 4,8

млн. голосов), и поддержка партиями «центра» предложения о предоставлении

правительству чрезвычайных полномочий открыли путь очень быстрой

консолидации тоталитарного режима. В том же году были запрещены (или

распущены) все партии, кроме НСДАП, вся оппозиционная и независимая печать,

антифашисты брошены в концлагеря. Было покончено с самоуправлением земель,

штурмовые отряды НСДАП частично ликвидированы, частично слиты с

государственным репрессивным аппаратом. С созданием Генерального совета

немецкого хозяйства экономика также начала переходить под контроль

государства. В 1934 г. были совмещены посты президента и рейхсканцлера, что

означало окончательное утверждение тоталитарной структуры власти.

Советский Союз.

Путь к установлению тоталитарной сталинской диктатуры в СССР, в

сравнении с Италией и Германией, был наиболее долгим.

РСДРП, особенно большевистская ее фракция многими признаками

партии- носителя тоталитарной тенденции. Ее идеология включала положение о

классе с особой исторической миссией, праве одной партии быть выразителем

его интересов, возглавлять его в борьбе за власть и переустройство

общества. РСДРП, когда для этого возникали условия, создавала свои

вооруженные отряды, контролировавшиеся руководством партии. В то же время

она не являлась изначально полностью тоталитарной партией. Степень ее

монолитности долгое время была относительной, в ней была представлена и

постоянно возрождалась, даже после размежевания с меньшевиками, социал-

демократическая тенденция с ее акцентом на эволюционное продвижение по пути

изменения облика общества, допускавшая взаимодействие различных социальных

и политических сил. Ленин не выступал в роли харизматического вождя,

единолично руководившего партией. Наделение его таким качеством – миф,

созданный сталинской историографией, которая стремилась обосновать

органичность единовластия «вождя» для большевизма.

Февральская революция открыла для России возможность развития по

пути демократии. Партия большевиков, получившая доступ к легальной

деятельности, отнюдь не была в то время самой влиятельной и многочисленной.

На I Всероссийском съезде Советов в июне 1917 г. из 822 делегатов с правом

решающего голоса большевиков было 105.[9] Преобладание последних проявилось

на II съезде Советов, но надо учитывать, что состав делегатов этих съездов

отражал не настроения населения страны в целом, а скорее наиболее

революционизированной и активной части общества. Более репрезентативную

картину дают результаты выборов в Учредительное собрание в ноябре 1917 г.,

проводившихся, правда, по спискам, составленным до октября. Из 707

избранных депутатов большевиками были менее четверти - 175.[10]

Однако к октябрю 1917 г. РСДРП(б) была крупнейшей политической

партией (в ее рядах состояло около 350 тыс. членов, численность Красной

гвардии достигла примерно 200 тыс. человек; за большевиками шла также часть

армии и флота). Сложилась уникальная политическая ситуация, открывшая этой

партии путь к власти. Демократические традиции и институты еще не

укрепились, все другие политические партии, продемонстрировав свою

неспособность в короткие сроки остановить прогрессирующий хаос в экономике,

обеспечить победу в войне или хотя бы почетный мир, успели себя

дискредитировать. Предпринятая в августе 1917 г. попытка установления

режима твердой руки, опирающегося на армию (корниловский мятеж),

провалилась. На национальных окраинах бывшей империи набирали силу

центробежные тенденции.

Насильственный захват РСДРП(б) власти в Петрограде был встречен в

большинстве городов России выжидательно-настороженно. Брестский мир многие

восприняли как предательство национальных интересов страны, меры политики

«военного коммунизма» натолкнулись на сопротивление крестьянства,

составлявшего подавляющую часть населения, ущемили интересы и других слоев

общества.

На первый взгляд, «военный коммунизм» являлся классическим типом

политики, направленной на установление тоталитарного режима. Были, в

конечном счете, запрещены фактически все партии кроме правящей,

ликвидирована свобода печати, получил развитие новый тип отношений партии и

государства (руководство органами власти через фракции РКП(б), институт

Комиссаров). Осуществлялся «красный террор» против оппозиции, партийная

гвардия стала костяком новой армии и репрессивных органов, было введено

почти тотальное огосударствление экономики (национализация, продразверстка,

централизация распределения на безденежной основе).

В то же время все эти меры, хотя и соответствовали исходным

представлениям марксизма о том, как надо строить новое общество,

принимались в экстремальных условиях гражданской войны и экономической

разрухи. С завершением гражданской войны стало ясно, что продолжать править

«чрезвычайными» методами не удастся. Крестьянские восстания, забастовки,

антибольшевистские выступления в вооруженных силах (Кронштадтский мятеж под

лозунгом «Советы без коммунистов»), отсутствие единства в самой РКП(б)

наглядно продемонстрировали, что общество не готово принять тоталитарные

порядки даже во имя «светлого будущего», а правящая партия не обладает

достаточным влиянием, чтобы продиктовать стране свою волю.

С 1921 г. начался весьма противоречивый процесс. С одной стороны,

ослабляется контроль над экономикой (введение Новой Экономической Политики

(НЭП), ограничиваются масштабы террора. В то же время, уже в 1921 г., на X

съезде РКП(б) принимаются решения, укрепляющие тоталитарные основы

политической системы: запрещается фракционная деятельность в партии,

профсоюзы начинают определяться как «школа коммунизма». Весьма неоднозначно

трактуется НЭП и в самой партии ее лидерами, в том числе и В.И. Лениным. То

он определяется им как временное «отступление», то говорится о коренном

пересмотре точки зрения на социализм.

Вектором НЭП было создание многоукладной экономики со смешанными

формами собственности, действующей на рыночной основе. Последовательное

продолжение этой политики создало бы в России новый класс собственников,

сельских и городских, которые едва ли были бы готовы поддерживать

коммунистическую партию и разделять ее идеологию. Именно по этой причине

руководители партии и государства стремились ограничивать масштабы НЭП.

НЭП не мог получить одобрения широких слоев населения, поскольку

он углубил различия в имущественном положении людей. А это не могло

нравиться рабочим города, где открывались рестораны, недоступные для

рядового жителя. Это не нравилось и деревенской бедноте, которая землю

получила, но к экономическим методам хозяйствования приспособиться не

могла, вследствие чего попадала в зависимость от более энергичных и

удачливых соседей. Эти же настроения преобладали и в аппарате партии.

Аппарат прекрасно понимал, что углубление НЭПа подорвет его

основы, высвободит силы свободной рыночной экономики. Против выступил не

столько Сталин – его роль была минимальной – сколько аппарат руководства

РКП(б), такие деятели, как Каганович, Калинин, Киров, Куйбышев, Молотов,

Орджоникидзе и другие. Сталин как продолжатель дела Ленина был создан ими,

выдвинут ими на эту роль. Его культ строился тщательно и добросовестно, в

его создании свою роль сыграли и зарубежные коммунисты, получавшие за это

щедрые дотации от руководства РКП(б) через механизмы Коминтерна.

Например, С.М. Киров, выступая на V областной и II городской

Ленинградской партконференции в январе 1934 г., говорил: «Трудно

представить себе фигуру гиганта, каким является Сталин. За последние годы,

с того времени, когда мы работаем без Ленина, мы не знаем ни одного

поворота в нашей работе, ни одного сколько-нибудь крупного начинания,

лозунга, направления в нашей политике, автором которой был бы не товарищ

Сталин, а кто-нибудь другой. Вся основная работа - это должна знать партия

- проходит по указаниям, по инициативе и под руководством товарища

Сталина». А вот, что, скажем, писал о Сталине А. Барбюс: «...Сталин - это

Ленин сегодня. Если Сталин верит в массы, то и массы верят в него. В новой

России - подлинный культ Сталина, но этот культ основан на доверии и берет

свои истоки в низах».

Тоталитаризм в СССР, однако, не сразу утвердился «полностью и

окончательно». Индустриализация СССР и коллективизация сельского хозяйства

обернулись огромными потерями для страны. Пятилетний план оказался

фактически провален: в 1930-1931 гг. темпы роста производства в

промышленности при плане в 47% составили 20,5%, в 1933 г. - при плане в

16,5% упали до 5,5%. Абсолютно катастрофическими были итоги развития

сельского хозяйства. Огромный урон его развитию нанесла политика ликвидации

кулачества «как класса» (фактически затронувшая значительную часть

середняков) и ускоренная коллективизация, которые сопровождались массовой

высылкой семей «кулаков» и «подкулачников» в Сибирь, на Урал, на Север.

Ориентировочно выслано было около 10 млн. человек. В то же время наспех

созданные, не оснащенные техникой колхозы не дали ожидавшегося прироста

производства сельскохозяйственной продукции.

Спад сельскохозяйственного производства в условиях, когда импорт

станков и оборудования оплачивался экспортом продукции сельского хозяйства,

привел к тому, что в стране начался голод, в результате которого в 1932-

1933 гг. по оценке историков Запада погибло приблизительно 5-6 млн.

человек. С точки зрения менталитета партийной верхушки, сделавшей Сталина

своим кумиром, во всем виноваты были «вредители», «агенты иностранных

разведок». Еще в 1928 г. Сталин утверждал, что по мере продвижения к

социализму «классовая борьба» будет усиливаться.

Террор, развязанный большевиками в годы гражданской войны, в

первые годы НЭПа несколько был свернут. Однако к концу 20-х гг. он вновь

усилился. Первоначально репрессии проводились с известной осторожностью.

Процессы организовывались против служащих, интеллигенции, получивших

образование до революции, многие из которых до Октября состояли в

буржуазных и иных партиях (меньшевиков, эсеров и т.д.), не сразу приняли

идеи большевиков. Отношение к ним как к «буржуазным специалистам» со времен

гражданской войны было настороженное, их воспринимали как потенциальных

классовых противников. Репрессии обрушились также на те слои населения

города и деревни, которые сумели обогатиться или хотя бы улучшить свое

материальное положение в годы НЭПа, а также на членов партии, которые

ассоциировались с оппозицией.

Постепенно в жернова террора попадали миллионы жертв. Уничтожение

привилегированных до революции социальных групп приняло физический

характер. Наряду с ликвидацией собственности началось истребление или как

минимум ущемление в правах людей, родившихся в семьях бывших помещиков,

буржуазии, интеллигенции. Источником всех трудностей в обществе объявлялись

не собственные просчеты, а действия, скрывающихся «классовых врагов» и

«отживающих классов» внутри страны, опирающихся на поддержку извне. Именно

этим на XVI съезде ВКП(б) в 1930 г. Сталин объяснял возникшие в стране

проблемы. На съезде была поставлена задача развернуть «наступление на

капиталистические элементы по всему фронту».

Так, ответственность за катастрофические последствия ускоренной

коллективизации, хотя они в то время и не были признаны, открыто, Сталин в

статье «Головокружение от успехов» (1930 г.) возложил на исполнителей на

местах. Вина за трудности «сверхиндустриализации» была возложена на

«вредителей».

В число классовых противников или их пособников были включены как

уголовные элементы, так и лодыри, тунеядцы, к ним же были приравнены целые

звенья партии, которые «перестали представлять отряды боевых революционеров-

большевиков». Уже в 1932-1933 гг. было арестовано от 1,5 млн. до 2 млн.

человек. Убийство Кирова в 1934 г. было использовано для расширения

масштабов репрессий, в 1935 г. из крупных городов началось выселение

«классово чуждых элементов». Не менее 2 млн. членов семей бывших дворян,

купцов, капиталистов, чиновников были перемещены в отдаленные районы.

В качестве предлога для усиления «бдительности» была использована

антифашистская война в Испании, в которой СССР принял активное участие.

Усиленно нагнеталась атмосфера военной опасности. В этих условиях с

известной осторожностью были развернуты судебные процессы над людьми, ранее

связанными с Троцким и Зиновьевым, имена которых в стране не были

популярными. Обвинив троцкистско-зиновьевскую оппозицию в агентурной

деятельности против советского государства, организаторы процессов стали

изображать сторонников любой оппозиции шпионами и наемниками империализма.

Волна террора захлестнула и партию, и государственные органы, и самые

широкие слои населения. В годы террора 1937-1938 гг. пострадали от 5 до 7

млн. человек, из них около 1 млн. были расстреляны, остальные отправлены в

лагеря, где большинство погибли. Около 1 млн. арестованных составляли члены

ВКП(б), а также зарубежных компартий.

Так же, как и в период насильственной коллективизации, Сталин

возложил в конце концов ответственность за репрессии на рядовых

исполнителей. В постановлении январского (1938 г.) Пленума ЦК ВКП(б) были

осуждены «огульные репрессии», проводящиеся «отдельными карьеристами-

коммунистами», стремящимися «отличиться и выдвинуться на исключениях»,

перестраховаться на репрессиях. Однако вместо, казалось бы, логичного

вывода о необходимости прекращения террора Пленум вновь призвал к

разоблачению «искусно замаскированного врага, старающегося сохраниться в

рядах партии, стремящегося путем проведения мер репрессий перебить наши

большевистские кадры, посеять неуверенность и излишнюю подозрительность в

наших рядах».

Этот призыв был использован для проведения последней массовой

чистки - в самих карательных органах, влияние которых в период репрессий

настолько возросло, что они стали превращаться в новый центр власти,

угрожавший диктатуре партийных функционеров. С разгромом НКВД тоталитарная

система стала абсолютной. Экономика полностью оказалась под контролем

государства, само оно всецело управлялось и направлялось партийной

номенклатурой, властвовавшей от имени и именем Сталина.

Поистине тотальный характер приобрела система идеологического

контроля жизни общества. Во избежание недоразумений, марксизм был лишен

всякого научного содержания, под видом «научной теории» несколько поколений

людей сознательно и целеустремленно воспитывались в духе классовой

нетерпимости, подозрительности по отношению к любой оригинальной мысли.

Тоталитарные общества: сравнительный анализ.

Тоталитарные режимы – итальянского фашизма, германского нацизма и

сталинского псевдокоммунизма – пришли к власти разными путями и на

различных этапах развития соответствующих стран. Тем не менее, в их

механизмах и структуре можно обнаружить явное сходство. Идеологическое

обоснование тоталитарных диктатур также было различным, хотя и здесь

присутствуют некоторые общие черты. Прежде всего, во всех случаях речь шла

о стремлении государственной власти как можно более полно поглотить

общество и контролировать жизнь людей. В каждом из рассматриваемых режимов

выстраивалась жесткая властная вертикаль диктатуры, не допускавшей ни форм

представительной демократии, ни тем более общественного самоуправления. Во

главе «пирамиды» стоял обожествляемый вождь-диктатор, опиравшийся на

жесткую иерархию партии-государства, все решения принимались деспотическим,

командным путем, часто даже без соблюдения каких-либо формальных норм. Все

сферы общественной жизни были структурированы в виде массовых корпоративных

организаций (профсоюзных, молодежных, женских, социальных, культурных и

т.д.). Механизмы партии-государства поглощали и строжайше контролировали

каналы информации, сферу образования, культуры, науки, агитации и

пропаганды. Всякое инакомыслие и горизонтальные общественные связи

пресекались средствами террора, который кроме обычного метода запугивания

становился также способом насаждения массовой истерии или мобилизации

«даровой» рабочей силы.

«Правила игры» в условиях демократии предполагают, что каждый

человек обладает определенными, неотчуждаемыми правами и возможностями

(правда, не всегда равными), принадлежащими ему по праву рождения, которыми

он может по своему усмотрению пользоваться или не пользоваться. Государство

же лишь регламентирует нормы использования прав, создает, по возможности,

дополнительные гарантии их реальности.

Тоталитарный режим строит отношения человека и государства на иной

основе. Он требует беспрекословного повиновения, принятия утвержденных им

норм поведения и идейных воззрений, вторгается и в сферу личной жизни;

права даруются государством и им же могут быть отчуждены. Взамен

предлагается стабильно обеспеченное (хотя бы на минимальном уровне)

существование и определенная система положительных стимулов, важнейшим из

которых выступает возможность продвижения по ступеням тоталитарной

иерархии, что связано с обретением дополнительных прав и доступа к

материальным благам. При этом свобода выбора для индивида, в том числе и

свобода, отказаться от использования предложенных ему льгот, практически

отсутствует, ибо рассматривается как вызов режиму.

Тоталитаризм шел на смену демократии в тех случаях, когда люди

разочаровывались в демократических «правилах игры», в условиях разрухи,

кризиса предпочитая личной свободе опеку власти. При этом менялись и

понятия справедливости: все более оправданным начинало казаться

уравнительное распределение. Добровольно становясь рядовым организованного

по армейскому принципу общества, гражданин ожидал, что при безупречном

выполнении обязанностей, вытекающих из принятых идеологических догматов, он

будет автоматически поощряться, продвигаться по служебной лестнице.

В утвердившемся тоталитарном обществе, строго говоря, нет

стабильного господствующего класса, нет социального разделения. Есть лишь

профессиональные группы, разделение функций. Чиновники и функционеры

тоталитарной партии, конечно, имеют больше власти и привилегий, чем те, кто

находится на нижних этажах пирамиды. Тем не менее, их право распоряжаться

собственностью не является ни пожизненным, ни наследственным.

В тоталитарной системе не может быть разделения властей; если же

оно сохраняется, то лишь как рудимент, поскольку на всех уровнях и во всех

своих ипостасях власть едина: это одна и та же партия, возглавляемая одним

вождем. Все искусство политики сводится к технологии осуществления власти и

проведения бюрократический интриги. На всех этажах пирамиды и между ними

(чем ближе к вершине, тем острее) идет борьба за власть, которая

используется вождем (вождями) как средство обеспечения жизнеспособности

тоталитарного механизма. Периодически перетряхивая кадры, обеспечивая

продвижение «добропорядочных» граждан наверх, они ограничивают возможности

коррупции, обогащения бюрократии, создавая в то же время дополнительные

стимулы «лояльного» поведения для тех, кто находится на нижних этажах

власти.

Завершенный тоталитаризм создает «бесклассовое общество»: это

общество-государство, иерархическая пирамида, основу которой составляют

рядовые граждане, чья жизнь регламентируется устанавливаемыми свыше

нормами. Эксплуатация сохраняется лишь в том смысле, что созданный

работником прибавочный продукт присваивается государством (непосредственно

или в форме изъятия излишков прибыли у предпринимателей) и направляется на

реализацию проектов, осуществляемых, естественно, в высших интересах нации

(общества): перевооружение, создание индустриальных гигантов, строительство

дорог, мелиорацию и т.д., что не всегда экономически эффективно и

необходимо, но, как правило, не вызывает возражений у законопослушных

граждан. Связь с экономическими интересами здесь одна: чем больше

гигантских проектов, тем больше требуется чиновников, контролирующих их

выполнение, тем больше раздувается привилегированная прослойка населения.

С точки зрения социально-экономических особенностей, положения и

роли индивида в обществе, существенной разницы между СССР, Германией и

Италией не наблюдалось. Другой вопрос, что в СССР строительство

тоталитарного общества фактически завершилось, в то время как в Германии и

Италии этот процесс прервало их поражение в войне. Здесь не была до конца

стерта (хотя и стала символической) грань между собственником и

управляющим, не вся собственность успела стать государственной. В СССР с

самого начала проводился курс на достижение социальной однородности

общества, переход всей собственности в руки тоталитарного общества-

государства. С ликвидацией самого многочисленного класса собственников –

крестьянства – однородность общества стала почти полной.

Одинаковым во всех трех странах было и обращение с инакомыслящими.

Особенность тоталитарной системы состоит в том, что люди, которые в силу

своего происхождения, образования, взглядов отвергали тоталитарную

идеологию и нормы поведения или же по каким-то признакам воспринимались как

«враги», ставились как бы вне закона и вне тоталитарного общества. Они

могли подвергнуться физическому уничтожению, оказаться в положении рабов,

обреченных заниматься принудительным трудом. Иначе говоря, тоталитарное

общество включало в себя не все население стран, где оно утвердилось.

Кто конкретно, кроме инакомыслящих, обрекался на положение парий,

определялось идеологией. Если между тоталитарными обществами XX в. и

существовали различия, то они вытекали из особенностей идеологий, с помощью

которых оправдывалась их легитимность. Тоталитарные идеологии должны

обосновывать единство управляемых и управляющих, однако из этого не

вытекает их тождества. Так, идеологическая формула гитлеризма (одна

избранная нация - одна партия - один фюрер) и сталинизма (один передовой

класс - одна партия - один вождь) имеют внешнее сходство; в то же время из

этих формул следуют разные выводы и приемы их обоснования неодинаковы.

Главное, по-разному понимался «образ врага» - неотъемлемая

принадлежность любой тоталитарной идеологии, что имело уже значительное

влияние на конкретную политику. Для фашизма «врагом» внутри Германии были,

по определению, национальные (неарийские) меньшинства, а также те немцы,

которые «плохо служили» национальной идее в нацистской упаковке. Вовне –

опять таки по определению - все нации, которые отвергали претензии

тоталитарного режима Гитлера на то, чтобы от имени «высшей», арийской, расы

руководить миром. Главный враг, таким образом, оказывался не внутри, а вне

страны, идеология обосновывала и требовала проведения активной

экспансионистской, захватнической политики, что вполне закономерно: нацизм

и возник как движение реванша за поражение Германии в первой мировой войне.

Идеология советского тоталитаризма была более сложной и

изощренной, допускала определенную гибкость в истолковании своих

постулатов. В принципе идеология сталинизма предполагала, что

потенциальными врагами могут быть все, кто не принадлежит к «передовому

классу». Поскольку в России пролетариат не составлял большинства населения,

объективно основной «враг» оказывался внутри страны. Правда, позднее было

допущено, что могут быть и «враждебные народы» (к ним были причислены немцы

Поволжья, крымские татары, чеченцы и другие).

В развитии идеологии советского тоталитаризма был период, когда

она могла стать инструментом оправдания безудержной внешней экспансии.

Формула о том, что Советский Союз есть «отечество мирового пролетариата»,

подразумевала претензию на то, что правящая в СССР партия выражает интересы

трудящихся не только своей страны, но и других государств. В свое время, в

20-е гг., высказывалось немало идей о возможности возникновения Всемирной

Советской республики. Однако и опыт советско-польской войны 1920 г. и

неудача революций в странах Европы и Азии в 20-е гг. наглядно показали, что

попытки «освобождения» пролетариев других стран слишком опасны для самого

советского режима.

Тоталитарные режимы стремились к полному растворению отдельной

человеческой личности в контролируемом и структурированном «целом» -

государстве, партии или (в фашистско-нацистском варианте) нации, отрицали

самоценность человеческой свободы. Как фашизм, так и сталинизм исходили из

того, что существуют свободы «подлинные», «существенные» и свободы

«бесполезные, вредные» или мнимые. В фашистской идеологии к первым

относились возможность беспрепятственной борьбы за существование, агрессия

и частная экономическая инициатива, при сталинском режиме - право

пользования социальными гарантиями, предоставляемыми государством.

Напротив, индивидуальные свободы и права человека отвергались как продукт

либерального вырождения (в теориях фашистов) или - вслед за Лениным - как

фальшивый «буржуазный предрассудок» (при сталинизме). В то же самое время,

тоталитарные режимы стремились опереться на стимулируемую ими самими

активность масс, на дирижируемое сверху массовое движение. Эту своеобразную

«обратную связь» между режимом и массами, придающую тоталитарным структурам

особую прочность, не случайно считают одной из основных отличительных черт

тоталитаризма. При посредстве разветвленной сети корпоративных,

воспитательных, социальных учреждений, массовых собраний, торжеств и

шествий государства стремились преобразовать самую сущность человека,

дисциплинировать его, захватить и полностью контролировать его дух, сердце,

волю и разум, формировать его сознание, характер, воздействовать на его

желания и поведение. Унифицированные пресса, радио, кино, спорт, искусство

целиком ставились на службу официальной пропаганды, призванной «поднимать»

и мобилизовывать массы на решение очередной задачи, определенной «наверху».

Такая массовая активность в заранее установленных и жестко контролируемых

режимом рамках была не только орудием контроля и господства, но и мощным

средством мобилизации. Фактически она направлялась, в первую очередь, на

решение военных и военно-индустриальных задач. Империалистические державы

Германия и Италия использовали массовую экзальтацию для перестройки

экономической и общественной жизни с целью подготовки к широкой экспансии

вовне. В СССР за счет ее пытались осуществить форсированную

индустриализацию и наращивание производства.

В итоге, хотя и сталинский и гитлеровский режимы сходились в

методах - обещать людям многое, требовать от них сверхусилий и жертвенности

ради высших целей, они разошлись в содержании. Германский тоталитаризм

сделал ставку исключительно на подготовку к войне, на обеспечение

благополучия немцам за счет покорения других народов. Сталинский

тоталитаризм сделал ставку на построение общества «светлого будущего» на

национальной почве, за счет преобразований внутри страны.

Закат тоталитаризма.

XX век породил не только тоталитаризм, но и миф о прочности,

жизнеспособности и эффективности тоталитарных режимов. Этот миф возник, как

это ни парадоксально, в итоге поражения фашизма во второй мировой войне.

То, что Германия смогла за короткий срок создать сильнейшую в Европе армию,

захватить почти весь этот континент; то, что она вместе с союзниками

несколько лет противостояла антифашистской коалиции, обладавшей намного

большими ресурсами, и была сломлена лишь после полнейшего военного

поражения – все это создало преувеличенные представления о возможностях

тоталитарных режимов. Этому же мифу способствовала ускоренная

индустриализация СССР, проявленная им способность обеспечить военный

паритет со странами НАТО, обладавшими намного большим экономическим

потенциалом.

Бесспорно, тоталитарные общества имеют, с точки зрения, если так

можно сказать, своей исторической эффективности определенные сильные

стороны. Эти общества в мирных условиях живут по законам военного времени,

что позволяет им в короткие сроки концентрировать ресурсы на осуществлении

крупномасштабных проектов, выигрывая то время, которое при демократии

требуется на убеждение общественного мнения, проведение соответствующих

решений через механизмы власти. Далее, тоталитарное общество на протяжении

того времени, когда оно развивается по восходящей линии, демонстрирует

практически недостижимое в условиях демократии единство управляемых и

управляющих (правда, нельзя забывать, что часть населения стран, где

установились тоталитарные режимы, оказывается вне созданного ими общества).

Через непродолжительное время, однако, факторы силы тоталитаризма

становятся источниками его слабости и заката.

Прежде всего, централизованное распределение ресурсов и

определение экономических приоритетов, когда решения принимаются

единовластным лидером или верхушкой элиты под влиянием идейно-политических

соображений, субъективных расчетов, создают опасность принятия ошибочных

решений, которые дорого обходятся обществу. Так, некоторые немецкие

историки полагают, что одним из факторов поражения Германии во второй

мировой войне было принятое Гитлером под влиянием разгрома Франции и в

ожидании легкой и быстрой победы над СССР решение о свертывании военного

производства в тех отраслях, которые обслуживали сухопутную армию. Еще

больше примеров волевых решений, нанесших ущерб обществу, можно найти в

послевоенной истории СССР и стран Восточной Европы. Достаточно вспомнить

волюнтаристские решения по сельскому хозяйству СССР, принятые по инициативе

М.С. Хрущева, или же антиалкогольную кампанию середины 80-х гг., нарушившую

стабильность денежного обращения в стране и спровоцировавшую резкий рост

дефицита продуктов первой необходимости. Далее, если даже исключить фактор

ошибок, практикуемая тоталитарным государством система централизованного

планирования производства и нормированного распределения ресурсов и

продукции, как показал опыт, оказывается менее эффективной, чем

формирующийся в условиях рыночной экономики баланс между спросом и

предложением, ценами и покупательной способностью населения.

Низкая эффективность централизации экономики обусловлена в первую

очередь бюрократизацией аппарата управления, который, как правило, слишком

медленно реагирует на изменение потребностей производства, спроса и

трудновосприимчив к технологическим новациям, внедрение которых требует

коррекции и пересмотра сверстанных планов. Централизация не исключает

межведомственной разобщенности, борьбы между ведомствами за распределение

ресурсов, исход которой определяется обычно не экономической

целесообразностью, а зависит от развития бюрократической интриги.

Фактор заинтересованности в сохранении тоталитарной системы

присутствовал не только у номенклатурных работников, но и у тех «рядовых»

тоталитарного общества, которых устраивало обезличивающее централизованное

распределение ресурсов и доходов. Поскольку практически невозможно

контролировать меру трудового вклада отдельных работников, такая система

тяготела к уравнительности, выгодной для тех, кто отнюдь не стремился

работать эффективней, с полной отдачей, был готов довольствоваться

относительно скромным, но гарантированным заработком. Преобладание

подобного типа распределения подрывало эффективность экономики.

Уравнительность еще может быть приемлемой при массовом,

конвейерном индустриальном производстве. Однако при переходе к

постиндустриальным технологиям, связанным больше с интеллектуальной

трудовой деятельностью, уравнительность становится помехой повышения ее

производительности, убивает стимулы к труду. Попытки заменить материальные

стимулы духовными, внеэкономическими на какой-то срок могут быть

эффективными (всплеск патриотических чувств в условиях военного времени,

внушенная убежденность «пяти лет упорного труда ради столетий счастливой

жизни»). Но со временем неизбежное разочарование, усталость, осознание

недостижимости поставленных целей начинают заявлять о себе. Это ведет к

застою в экономике.

Стремление тоталитарных режимов к установлению всеобъемлющего

контроля над всеми сферами жизни общества выступало преградой реализации

потребности экономики к интернационализации, тормозом ее развития. С точки

зрения логики функционирования тоталитарной системы, все, что не

контролируется государством-обществом, является потенциально враждебным.

Интернационализация хозяйственной жизни народов порождает между ними

отношения взаимозависимости, которые в тоталитарных государствах понимались

как зависимость. Для такого понимания были определенные основания.

Перемещение потоков товаров, капиталов, технологий, рабочей силы между

государствами подчиняется законам рыночной конкуренции, зависит от политики

ведущих корпораций, крупнейших государств, международных организаций. Чем

больше национальная экономика интегрирована в мировой рынок, тем больше

влияют на нее конъюнктурные перепады цен, изменения курсов валют,

номенклатуры и ассортимента выпускаемой продукции. Для рыночной экономики

государства демократического капитализма эти перепады, как правило,

малосущественны, ибо подобные явления для нее органичны. Для тоталитарного

государства, более или менее централизованно планирующего экономику,

мировой рынок - источник дестабилизации, постоянная угроза. Кроме того, при

свободном обмене товарами, капиталами неизбежно развивается и обмен идеями,

выходящими за рамки технической информации, что ставит под удар идейную

монолитность тоталитарного общества.

Не случайно все без исключения тоталитарные государства искали

средства не столько обеспечить себе достойное место в системе

международного разделения труда, сколько оградить себя от мирового рынка.

Инструментом служила государственная монополия внешней торговли, политика

опоры на собственные силы. И Германия, и СССР пытались заменить мировой

рынок его суррогатом - созданием собственной системы международного

разделения труда, построенной не на рыночных принципах.

Германия пыталась сформировать такую систему за счет завоеваний,

путем создания цепи вассальных государств, которые служили источником

дешевой рабочей силы, зоной реквизиций. Промышленность покоренных и союзных

стран была включена в систему управления экономикой рейха, выполняла ее

заказы.

Такой метод решения проблемы мирового рынка оказался

малопродуктивным. Страны, остававшиеся демократическими, не могли

беспредельно терпеть расширение зоны завоеваний Германии, ее союзников и

сателлитов. В самой этой зоне возникали очаги сопротивления оккупации.

Фашизм на завоеванных территориях пытался воспроизвести аналогичные

фашистской тоталитарные структуры организации общества, насадить местные,

нацистские партии. Эксперимент с экспортом тоталитаризма оказался

малоудачным: в глазах большинства населения местные «фюреры» выглядели

предателями, удерживающими свою власть посредством поддержки оккупантов.

Сказывалось и то, что покоренные народы - даже если им сохраняли формальную

независимость - не имели шансов быть признанными равными в правах с

«арийцами», а их государственность являлась в большой мере условной.

Несколько иначе решал проблему международного разделения труда

Советский Союз. Обширность территории, богатство природных ресурсов

позволили, с одной стороны, достаточно долго питать иллюзию, что можно

обойтись и без сотрудничества с другими странами. С другой стороны, доступ

к продукции мирового рынка Советский Союз получил благодаря продаже в конце

20-х - начале 30-х гг. зерна (которого не хватало внутри страны).

Индустриальная база в годы первых пятилеток создавалась во многом за счет

импорта готовых станков и оборудования, доля СССР в мировом их импорте в

1931-1932 гг. достигала от 1/2 до 1/3. Казалось бы, все очень просто:

закупается передовая техника, соединяется с преимуществами освобожденного

от эксплуатации труда и вполне реальным становится выполнение задачи –

«догнать и перегнать» Запад, которую Сталин сформулировал в 1928 г. Эта

цель, как известно, не была достигнута. Одной из причин этого было и то,

что закупка техники не ведет автоматически к ее освоению, к выходу на

передовой технологический уровень. Для достижения этого уровня необходимы

технически грамотные, высококвалифицированные кадры, способные обеспечить

эффективное использование новой техники; подготовка таких кадров требовала

времени, не одного и не двух лет, на протяжении которого техника

использовалась не с полной отдачей. Кроме того, закупка оборудования не

создавала стимула для развития собственной базы разработки новой

технологии, в результате консервировался тот технологический уровень, на

котором находились импортируемые средства производства. Чтобы обеспечить

постоянный и стабильный рост производительных сил, обновление оборудования

собственными силами, надо было создать инфраструктуру, (прежде всего -

научную базу), аналогичную той, с помощью которой Запад обеспечивал

постоянное обновление технологии. Отчасти назревавший кризис удалось

оттянуть за счет оборудования, вывезенного из Германии в счет репараций, но

это помогло лишь на время.

Была предпринята и попытка создать собственную систему

международного разделения труда, когда в ряде стран Европы и Азии, не без

поддержки СССР, к власти на волне национально-освободительной,

антифашистской борьбы пришли тоталитарные партии, созданные по образу и

подобию ВКП(б) и обещавшие за короткий срок построить общества социальной

справедливости и изобилия. В 1949 г. был образован Совет Экономической

Взаимопомощи, однако эффективность его деятельности оказалась низкой.

Первоначально каждая из стран Восточной Европы взяла курс на

повторение советского опыта, т.е. на строительство самодостаточной,

замкнутой от внешнего мира экономики, развитие всего комплекса отраслей

индустрии. При ограниченности территории, ресурсов, населения эта политика

была изначально экономически проигрышной.

Крах «социалистической интеграции» объясняется многими причинами.

Руководство самой крупной из союзных СССР стран - Китая, где сложилась

собственная тоталитарная структура с культом «великого кормчего» - Мао

Цзэдуна, с середины 50-х гг. стало рассматривать внешние связи, в том числе

с СССР как потенциальный источник угрозы абсолютности своей власти. Отказ

Югославии, где сформировалась аналогичная структура власти, от

безоговорочного следования линии КПСС, исключил и эту страну из системы

разделения труда, создаваемой СССР. Исторический опыт показал, что в

содружестве тоталитарных государств равноправных отношений быть не может,

связи строятся по феодальному принципу - сюзерена и вассалов, причем

последние обязаны подчеркивать добровольность следования в фарватере курса

«старшего брата», за попытки проявления самостоятельности рано или поздно

следовало наказание, а иногда и разрыв.

Утрата доверия к тоталитарной идеологии объективно подрывала

основы тоталитарного общества даже в большей степени, чем его экономическая

неэффективность. Конечно, тоталитаризм может существовать по инерции,

благодаря репрессиям и после того, как он лишится идеологической базы. Но в

этом случае он утрачивает свои характеристики, власть теряет способность

контролировать все и вся, ибо эта способность опосредована наличием в

обществе широкой массы людей, добровольно подчиняющихся навязанным обществу

правилам поведения, нередко доносящих на тех, кто эти нормы нарушает,

компенсирующих трудовым энтузиазмом дефекты централизованного управления.

Тоталитаризм должен постоянно демонстрировать гражданам свои

успехи, доказывающие реалистичность провозглашаемых целей, мудрость

руководства и лидера или находить убедительные для большинства населения

аргументы, объясняющие, почему данные авансы не реализованы.

Оптимальное объяснение – «происки врагов» (внешних или

внутренних), при этом наличие действительных противников, как показал опыт

стран фашистского блока, может укрепить внутренние основы режимов. В ход

также широко идут приемы, в гротескной форме описанные Оруэллом,

фальсифицируется история, а все, что было до установления тоталитарного

режима, вписывается как нечто ужасное. Устанавливаются фильтры, отсекающие

информацию, способную поколебать веру в мудрость и непогрешимость

руководства, посеять мысль, что другие порядки могут дать больше для

удовлетворения потребностей людей. Идеологии подчиняется не только наука,

но и политика. Так, руководство КПСС, утверждавшее, что в СССР реализованы

вековые мечты человечества, должно было демонстрировать «всепобеждающую

силу» идей марксизма-ленинизма, даже если это дорого обходилось обществу.

Оказывалась материальная и военная поддержка всем режимам, декларирующим

готовность руководствоваться идеями марксизма-ленинизма, создавалось

завышенное представление о силе и влиянии коммунистических и рабочих партий

в странах Запада, которые на самом деле после начала «холодной войны»

теряли одну позицию за другой.

Выявление экономической неэффективности и эрозии идеологических

основ тоталитарного общества, если оно не потерпело поражения в войне,

может быть длительным процессом. Его особенности и динамика, так же как и

становление тоталитаризма, определяются национальной спецификой,

особенностями идеологии, политики, проводящейся правящими кругами. Очень

многое в тоталитарных структурах власти зависит от лидера, а соответственно

от обстоятельств и условий его смены.

Тоталитарные режимы в Италии и Германии рухнули, потерпев

поражение в ими же развязанной войне. Такая же участь постигла союзные им

режимы в Венгрии и Румынии, где, однако, после войны утвердился

тоталитаризм советского типа.

Гораздо более сложным выглядит путь к демократии большинства стран

Восточной Европы.

Тоталитарные (коммунистические) политические партии в этом регионе

на какое-то время сумели обеспечить себе массовую поддержку в борьбе против

фашизма, в которой они выступали партнерами сил, сражавшихся за демократию.

Придя к власти на волне подъема антифашистских, народно-демократических

революций и при поддержке (прямой и косвенной) со стороны СССР, они начали

строить тоталитарное общество по образу и подобию сталинского социализма.

Их социальная и политическая практика очень скоро вступила в противоречие с

интересами и стремлениями людей, тяготеющими к демократии. Однако попытки

преодолеть навязывавшийся «сверху» тоталитаризм, будь то под лозунгом

реставрации довоенных порядков (Венгрия, 1956 г.) или же под флагом

обновления и совершенствования социализма (Чехословакия, 1968 г.),

подавлялись военной силой СССР. Руководство КПСС, исходя из логики

«холодной войны», противостояния «двух лагерей», не могло допустить даже и

мысли, что народы отвергают построенную по советскому образцу модель

общественной организации, которая должна была быть самой передовой.

В итоге в Восточной Европе к концу 1980-х гг. возникла

парадоксальная ситуация. Внешний фасад режимов, официальная риторика,

преобладавшая в обществе, оставались прежними. В то же время всерьез ее

мало кто воспринимал. Экономически Восточная Европа все больше тяготела к

Западной, вера в официальную идеологию была ничтожной. Можно сказать, что в

большинстве стран сложился консенсус в одном; в понимании, что попытка

общества встать на путь преобразований чревата угрозой советского военного

вмешательства.

Едва лишь стало ясно, что подобной угрозы более не существует, как

по странам СЭВ прокатилась волна бескровных (за исключением Румынии)

переворотов. Уже давно сформировавшиеся консервативные, либеральные, социал-

демократические, экологические идейные и иные течения самореализовались

политически. Частично заново, частично на базе малых политических групп и

партий или же расколовшихся коммунистических и рабочих партий сложились

плюралистические политические системы, к власти пришли лидеры,

провозгласившие программы реформ, переход к рыночным отношениям. При этом в

тех странах, где существовали демократические традиции, где при

тоталитарном строе сохранялись элементы многопартийности, загнанной в рамки

фронтов и коалиций при руководящей и направляющей роли марксистско-

ленинских партий, переход к демократии прошел наиболее безболезненно

(Венгрия, Польша, Чехословакия). В этих странах прежние правящие элиты либо

раскололись и оказались неспособными к сопротивлению, либо вступили в

диалог с демократической оппозицией, добровольно подчинились вердикту

большинства избирателей.

Показательно, что иная ситуация сложилась в государствах, где

тоталитарные режимы демонстрировали различные степени независимости от

СССР, претендовали на то, что они выступают выразителями национальных

интересов своих стран, а не только социалистического догмата. В Румынии

режим Н. Чаушеску держался до последнего, пока не был сметен вооруженным

путем. В Югославии тоталитарные структуры столкнулись с вызовом прежде

всего национального характера. Под сомнение была поставлена не их

приверженность социалистической идее и не сама эта идея, ибо не ею главным

образом обосновывалась легитимность югославского тоталитаризма. Оспорена

была дееспособность тоталитарных структур в плане выражения интересов

народов, проживающих на территории югославского многонационального

государства.

Наиболее сложными и извилистыми путями шло падение тоталитарных

структур на территории бывшего СССР.

Порой отсчет времени эрозии тоталитаризма начинают с хрущевской

«оттепели». Это представляется заблуждением. Развенчание Сталина отнюдь не

положило конец тоталитарной системе, оно было предпринято элитой КПСС и для

элиты, поскольку полный текст доклада Хрущева на XX съезде КПСС полностью

не был опубликован. Мотивы развенчания Сталина состояли, очевидно, в том,

что его окружение, сотворив себе кумира, наделенного абсолютной властью,

само оказалось заложником его прихотей, не было застраховано от риска пасть

жертвой очередного процесса, инициированного фанатиками из толпы и

номенклатурой среднего звена, рвущейся «наверх».

Идеология в возглавляемом Сталине режиме занимала то место,

которое она и призвана занимать. Она была инструментом обоснования

легитимности власти, который при необходимости мог быть отброшен или

заменен. Хрущев же пытался воплотить в жизнь чисто абстрактные,

умозрительные идеи, служа идеологии, а не пользуясь ей. Отсюда –

двойственность и противоречивость его реформ. Они были призваны привести

реальность в соответствие с идеалом, активизировать массы, подвигнуть их на

новые трудовые подвиги, которые бы компенсировали слабости тоталитарной

системы власти. Объективно же они кое в чем ослабили эту систему, хотя бы

потому, что любая реформа требует переосмысления реальности, критического к

ней отношения.

В период так называемого «застоя» тоталитарная система вернулась к

нормальному, органически ей присущему статичному состоянию постепенного

загнивания. В обществе начал складываться слой новой, не знающей репрессий

интеллигенции, способной воспринять альтернативные тоталитарным идеи. Стало

развиваться, несмотря на запреты, правозащитное движение. Его суть была

проста: защита прав человека на проявление собственной индивидуальности без

жесткой регламентации «сверху». Постепенно среди значительной части

населения вера в то, что в СССР построено или строится самое прогрессивное

в мире общество, стала вытесняться рутиной будней, пассивностью. Ее

стимулировала и инертность механизмов власти. Геронтологический кризис на

ее вершине, усиление коррупции, бюрократизма, местничества сочетались с

быстрым развитием теневой экономики.

К моменту избрания М.С. Горбачева на высшие посты в партии, а

затем и в государстве, осознание необходимости перемен в обществе получило

очень широкое распространение. Другое дело, что вопрос вектора их вызывал

споры. В среде как интеллигенции, так и работников физического труда росло

недовольство уравнительной, командно-распределительной системой управления,

ее очевидная неэффективность вызывала раздражение против правящей элиты,

партийной номенклатуры, получаемые ею льготы и привилегии выглядели

незаслуженными и не заработанными. Искал альтернатив и аппарат власти. Те

его звенья, которые были связаны с управлением экономикой, с одной стороны,

не хотели терять контроль над ней, но, с другой - не имели бы ничего против

раскрытия возможностей легального использования средств, накопленных в

сфере теневой экономики. Даже огромный аппарат контроля жизни общества

(включая идеологический), сознавая падение притягательности

социалистической идеологии, был готов поддержать альтернативные, новые

идеи. В то же время, страшась идеологической и политической конкуренции,

большая часть работников этого аппарата, на первых порах поддержавшие

перестройку, хотели ее развития в рамках «социалистического выбора» и при

сохранении направляющей и руководящей роли КПСС. При этом идеалы для

будущего они естественно пытались черпать из опыта прошлого, не учитывая,

что все возможные меры повышения эффективности системы в рамках

тоталитаризма уже были исчерпаны.

Политика М.С. Горбачева и его окружения сводилась к тому, чтобы,

осуществляя обновление общества, не допустив его раскола, найти

компромиссный вариант, удовлетворяющий как сторонников перестройки в рамках

«социалистического выбора», так и тех, кто был готов принять радикальный

курс адаптации либерально-демократических ценностей и перехода к рыночной

экономике, При этом, влияние первых было несравнимо большим на политику

Горбачева, чем на настроения большинства населения.

Постепенно перестройка тоталитарной системы незаметно для ее

инициаторов вылилась в ее демонтаж. Расширение прав трудовых коллективов,

разделение партийных и государственных органов (освобождение КПСС от

функций непосредственного управления производством), создание

альтернативной, не контролируемой партией экономики (кооперативы),

допущение идейного, а затем и политического плюрализма, расширение прав

союзных и автономных республик - все это шаг за шагом разрушало

тоталитаризм. Сильнейший удар ему нанесли идеи нового политического

мышления, разрушившие образ «внешнего врага».

Разумеется, процесс демонтажа тоталитаризма проходил отнюдь не

гладко и не безболезненно, наталкивался на сопротивление, которое шло на

нескольких уровнях. Прежде всего, - идеологическом. Ясно, что разрушение

старых структур власти и управления экономикой не создает нового общества

само по себе, а лишь расчищает для него место. Эрозия тоталитарной

идеологии и тоталитарного сознания не порождает в один день сознания

демократического. Рыночная экономика не складывается по команде сверху, для

этого нужны соответствующие предпосылки (наличие рынка свободных капиталов,

товаров, рабочей силы, платежеспособного спроса населения, самостоятельно

функционирующей инфраструктуры обслуживания рынка и т.д.).

Ситуация, когда ростки нового еще не дали плодов, а прежние

механизмы жизнеобеспечения функционирования общества оказались

парализованы, породила у части населения ностальгию по старым временам, по

«сильной руке». Теряющие позиции структуры тоталитарной власти в

республиках предприняли удавшуюся в ряде случаев попытку сменить идеологию,

перекраситься в национальные и демократические цвета и начать отстаивать

автократичное развитие ставших суверенными республик (а это важнейший

признак тоталитарности власти). В центре сперва кабинет Н.И. Рыжкова, затем

В.С. Павлова пытался «самортизировать» реформу, стабилизировать положение,

что было равнозначно попытке законсервировать ситуацию распада, упадка.

Венцом этих усилий стали события августа 1991 г., наглядно показавшие всю

глубину коллапса старой системы и ее лидеров, абсолютное непонимание ими

глубины произошедших перемен.

Поражение противников реформ, последовавшие за этим перемены

ознаменовали собой крах тоталитарной системы и в СССР.

Заключение.

Везде, где есть основания говорить о тоталитаризме, наблюдается

стремление одного властного центра, персонифицированного вождем, поставить

все или почти все стороны жизни общества под свой контроль во имя

достижения общей цели, окрашенной в мессиансткие тона. При этом все

индивидуальное подчиняется всеобщему, подверстывается под него,

«растворяется в нем». Это, кстати, относится и к самому господствующему

классу, даже к господствующей когорте: ее представители тоже отождествляют

себя – не всегда, впрочем, осознавая это – с общим тоталитарным телом,

становясь олицетворением всеобщих стандартов и ценностей, рабами системы.

А поскольку реализация этой стратегии возможна только с помощью

единой официальной идеологии и посредством применения насильственных

методов, перерастающих при определенных обстоятельствах в массовый террор,

то наличие такой идеологии и примененные насилия (включая нетерпимость к

инакомыслию) также выступают в качестве сущностных признаков тоталитаризма.

Вождь-идол и масса идолопоклонников – вот две опоры тоталитарного

государства, поддерживающие, обусловливающие друг друга и просто не

способные друг без друга существовать.

Могут ли концепции тоталитаризма помочь политологам и политикам, а

также широкой общественности России в выработке курса на демократизацию?

Наверное, могут. Но сегодня демократически настроенных россиян интересует в

первую очередь вопрос о путях выхода из тоталитаризма и опасности

повторного вползания в него. Не грозит ли нам тоталитарный рецидив? Не

обречена ли Россия на возвращение в прошлое? Вопрос тем более не

беспочвенный, что с политических трибун и журнально-газетных страниц снова

зазвучал знакомый тезис: «Переход от тоталитаризма к демократии возможен

только через авторитаризм».

Это означает, поясняют нам, что «первоначально необходимо

осуществить модернизацию в духовной сфере, затем в экономике – произвести

дифференциацию форм собственности, добиться формирования гражданского

общества и лишь затем перейти к изменению политической системы...»

При этом авторитаризм трактуется как режим, который «предполагает

сосредоточение всей власти в одних руках, но допускает размежевание и даже

поляризацию сил и интересов, при нем не исключаются отдельные элементы

демократии, такие, как выборы, парламентская борьба». «Сильная рука» не

допускает лишь открытой схватки различных сил, создает условия гармонизации

интересов, демократических реформ.

В описываемом режиме трудно увидеть модель для практической

реализации – по крайней мере в условиях современной России. Как властвующий

Авторитет может «добиться» формирования в стране гражданского общества?

Внедрить его с помощью указов? Но гражданское общество – продукт творческой

самодеятельности свободных граждан на протяжении длительного времени. Оно

создается в естественной среде, в процессе взаимодействия – свободного

взаимодействия! –политических и социальных сил, а не путем авторитарного

регулирования. Да и будет ли Авторитет заинтересован в том, чтобы

добровольно отречься от престола?

Есть большие сомнения, что стоящие перед Россией экономические,

социальные и иные проблемы удалось бы решить в рамках авторитарного поля.

Больше того, вполне оправданны и опасения, что авторитаризм стал бы не

приближать нас к демократии, а отдалять от нее. Он опасен уже тем, что

власть президента и группирующихся вокруг него элит не имеет действенного

противовеса и блокирующего механизма в лице сильного парламента и

независимого авторитетного суда. Ведь согласно предлагаемому нам варианту

развития, эти институты явно могут приобрести чуть ли не декоративный

характер. Президенту и его «королевской рати» просто некому противостоять.

Их ошибки некому исправить. Их притязания некому умерить. Их амбиции некому

унять. Ведь в условиях авторитаризма не существует реальной оппозиции.

Пусть «лояльной», как называют ее на Западе, или «конструктивной», как

предпочитают говорить у нас – но оппозиции. А это прямой путь к произволу.

Неэффективность авторитаризма неизбежно обернулась бы его

контрпродуктивностью, открыв дорогу для диктатуры – возможно, и

тоталитарной. Не стоит забывать, что власть имеет тенденцию к

самовозрастанию, а грань, отделяющая тоталитаризм от авторитаризма, тонка и

легко проницаема. Логика эволюции любой, тем более авторитарной, власти

такова, что, не встречая на своем пути преград в виде непреодолимого

Закона, Оппозиции и т.п., Авторитет стремится сделать ее тотальной –

беспредельной и всеобщей.

Не стоит забывать и о «человеческом факторе». Пока живы люди,

политическая социализация которых протекала в условиях тоталитаризма, и

пока сохраняется политическая культура, служившая матрицей советского

сознания и поведения на протяжении десятилетий, до тех пор Россия будет

нести в себе социальные «гены» тоталитаризма и сохранять

предрасположенность к его рецидивам.

Стоит обратить внимание и еще на одно обстоятельство. В некоторых

из бывших союзных республик предпринимаются активные попытки возрождения

если и не тоталитарных, то, по крайней мере, полутоталитарных режимов. Так

что есть кому впечатлять «силой примера» россиян, тоскующих по брежневским,

а то и по сталинским временам.

По-видимому, на пути к демократии России, как и другим странам

бывшего Советского Союза, придется пройти ряд этапов. И все они будут

носить смешанный характер, являя собой баланс отдельных элементов

тоталитаризма, авторитаризма и демократии. Однако уже сегодня, отстаивая

идею сильной государственной власти (с чрезмерным креном в сторону

исполнительных структур), политики обязаны позаботиться о создании системы

сдержек и противовесов, которые не дали бы стране скатиться в сторону

авторитаризма. Должны они позаботиться и о развитии местного

самоуправления, и о реальной защите прав и свобод граждан.

Список литературы.

1. Арон Р. Демократия и тоталитаризм. Пер. с фр. М.: Текст, 1993.

2. Тоталитаризм: что это такое? Исследования зарубежных политологов. Отв.

редакторы Верченов Л.Н., Игрицкий Ю.И. - М., 1998.

3. Мировое политическое развитие: век XX: Пособие для преподавателей

старших классов школ, гимназий и лицеев. Загладин Н.В., В.Н. Дахин В.Н.,

Загладина Х.Т., Мунтян М.А. Институт «Открытое общество». - М.: Аспект-

Пресс, 1994.

4. Баталов Э.Я. Тоталитаризм живой и мертвый. // Свободная мысль. 1994.

№ 4.

5. Вадим Дамье. Тоталитарные тенденции в XX веке.

//www.fak2000.chat.ru/totalitarism

-----------------------

[1] Тоталитаризм: что это такое? Исследования зарубежных политологов. Отв.

редакторы Верченов Л.Н., Игрицкий Ю.И. – М. 1998.

[2] Два взгляда из-за рубежа; Жид А. Возвращение из СССР, Фейхтвангер Л.

Москва, 1937.- М., 1990.

[3] История Италии. - М., 1971.- Т.З. - С.34, 36, 47.

[4] История Италии. - М., 1971.- Т.З. - С.46-48.

[5] История Италии.- М., 1971.- Т.З. - С.90, 102.

[6] Мельников Д., Черная Л. Преступник номер один. Нацистский режим и его

фюрер. - М., 1991.- С.53, 55.

[7] Германская история в новое и новейшее время. - М., 1970.- Т.2.- С.132.

[8] Германская история в новое и новейшее время. - М., 1970.- Т.2.- С. 142-

143, 157, 161, 166, 169.

[9] Карр Э. История Советской Россия, Кн.1, Т.1. Большевистская революция

1917-1923.- М., 1990, -С.88.

[10] Там же, -С.104.